Колхозное строительство 1

— Насчёт Клавье не знаю, никогда особенно не интересовался актёрами — а вот Жан Рено там точно был. Только они попадали в будущее в своих телах, а нам вот эти достались, — Пётр ткнул в себя пальцем, — Это тело Первого Секретаря Горкома КПСС города Краснотурьинска. Ничего из прошлого реципиента я не помню. Только то, что знаю о нём из детства. Своего детства — я ведь здесь родился. Можно ведь считать, что нам с тобой повезло. Кто-то дал нам возможность прожить вторую жизнь. Тебе вон вообще почти пятьдесят лет скинули, радоваться надо, — вздохнул и усмехнулся одновременно Пётр.

Девочка слезла с кровати, подошла к двери и, открыв, выглянула в коридор.

— Эта тётка стоит в конце коридора, — сообщила она Петру, — И что делать-то теперь? Если мы скажем, что с нами случилось, то точно в дурдом угодим.

— А мы не будем никому говорить, — взял девочку за плечо и усадил её на кровать Штелле, — Будем жить-поживать и добра наживать. Или ты против наживания добра?

— Нужно найти Горбачёва и Ельцина и убить их, — из уст худенькой, даже тощей десятилетней девочки это прозвучало вполне себе грозно, — Меченого в первую очередь.

— Для начала нужно успокоиться и постараться на самом деле не попасть в дурдом, или, что ещё хуже, в лапы «кровавой гэбни», — Пётр сел на соседнюю кровать.

— У меня теперь что, есть другие родители? Или это детский дом, и эта девочка была сиротой? — вдруг вполне спокойным голосом поинтересовалась Вика Цыганова.

— Чёрт! А ведь и в самом деле. Нет, это не детский дом. Это — школа-интернат, сюда на неделю привозят детей из малообеспеченных семей и из далёких деревушек. Только вот сейчас каникулы — значит, с тобой что-то не так. Я поузнаю, — Штелле задумался. Что делать с девочкой?

— А мне-то что делать? У меня эта толстуха пыталась компот отобрать утром на завтраке, — девочка потрогала фингал под глазом.

— Давай сделаем так: я сейчас переговорю с завучем. Они тебя изолируют от остальных детей.

— И что, мне взаперти сидеть? — сморщила нос Цыганова.

— Мысль мне сейчас пришла интересная. Сейчас ещё не написаны многие песни о войне. Да даже «Журавли» ещё не написаны. Я попрошу, чтобы тебе дали чистую тетрадку и карандаш. Вспоминай песни о войне, записывай. Ты ведь и с нотами сможешь написать.

— Без гитары или пианино сложно, — покачала головой попаданка.

— Я спрошу. Скорее всего, гитара у них должна быть — да и пианино, наверное. Ладно, Вика, нельзя нам долго секретничать. Это подозрения вызовет. Я узнаю про твою новую семью и завтра у тебя появлюсь, — Пётр подошёл к двери. И завуч, и воспитательница переминались с ноги на ногу в конце коридора, — Не боись. Прорвёмся.

Легко сказать.

— И что же Маша? — прямо набросились женщины на первого секретаря.

— А что у нас с чаем, Зоя Ивановна? — попытался сбить их настрой Пётр.

— Ох, извините! Пойдёмте в столовую, там нам найдут по стакану, — и завуч пошла вниз по лестнице.

В столовой пахло отвратно: подгорелым молоком, кислой капустой и ещё какой-то мерзостью. Петра чуть не вытошнило.

— Почему такой запах? — повернулся он к женщинам и прикрыл за собой дверь.

— Молоко, наверное, убежало, — спокойно пожала плечами женщина.

— Расхотелось мне чай пить. Пойдёмте в ваш кабинет, там поговорим.

— С Машей-то что? — видя, что начальство уходит, напомнила о себе воспитательница.

— Как вас зовут? — остановился Пётр.

— Клавдия Семёновна.

— Клавдия Семёновна, а можно Машу избавить от общения с девочкой, с которой она подралась?

Воспитательница одёрнула вязаную, вытянутую спереди, конечно же, коричневую кофту.

— Зачем?

— А затем, что эта девочка пыталась за завтраком отобрать у Маши компот. Девочку нужно наказать, а чтобы та не стала мстить Маше, её нужно изолировать. Машу. У вас есть пианино или гитара?

— Есть и пианино, и гитара в красном уголке, — вмешалась завуч.

— Вот туда и отправьте Машу. А вечером проследите, чтобы девочки не оказались в одной комнате, и чтобы они при всём желании не смогли встретиться. Хулиганку лучше всего закрыть до утра одну. Утром я появлюсь и узнаю у Маши, как прошёл день и что случилось — или не случилось — за ночь, — Пётр не смотрел на воспитательницу, говорил это Зое Ивановне, — И ещё, оказывается, Маша пишет стихи. Дайте ей, пожалуйста, чистую тетрадку и карандаш мягкий.

— Мягкий? — хором потерянно отшатнулись обе.

— Мягкий, чтобы легко писал и не царапал бумагу. На нём ещё буква «М» стоит.

— Хорошо, поищем, — пыл он всё-таки с педагогов сбил.

В кабинете директора Зоя Ивановна села на краешек стула сбоку от стола и предложила Петру хозяйское место. Он ломаться не стал — ещё не поймут.

— Зоя Ивановна, а почему Маша здесь, а не дома? Каникулы же. Кстати, а как её фамилия?

— Фамилия — Нааб. Мать у неё умерла в прошлом году, их у отца осталось трое детей, или даже четверо — точно не помню. Остальные сейчас у родственников, а Маша у нас. А отец её сейчас в тубдиспансере. У него открытая форма, врачи говорят, что долго не протянет, — завуч нервно скомкала извлечённый из кармана кофты носовой платок.

— Н-да. Плохо. А если он умрёт? Что будет с детьми?