Колхозное строительство 1

Что можно сказать? Всё попаданцы обязательно мутят с одной из звёзд — то им Наталью Варлей подавай, то Цыплакову, а то и Пугачёву. И ни один не покусился на Вертинскую. Почему? Да потому что — богиня. Как вы себе представляете мутку с Герой или Афродитой? Вот то-то и оно.

— А это Никита Михалков. Вы же смотрели фильм «Я шагаю по Москве»? А ещё он по совместительству муж нашей звёздочки, — чмокнула Чуковская и будущего оскароносца.

А что тут можно сказать? Верной дорогой идёте, товарищи. Всё у него в жизни будет хорошо. И ведь на самом деле хорошие фильмы снимет. Дурак только. Вот через пару лет разведётся с Вертинской — а ведь какие красивые и умные могли быть детки.

Третий посетитель дедушки вызвал у Петра приступ паники.

— А это писатель и поэт Булат Окуджава.

— Очень рад. Позавчера вот узнал, что вы у меня Мотыля украли, — постарался шуткой сгладить нервозность пожатия руки Штелле.

— Вы тоже сценарий фильма написали? — заинтересовался ограбленный Петром бард.

— Нет, я для свердловского ТЮЗа написал музыкальную сказку-детектив.

— Расскажете потом? — встрепенулась светлая девушка, — Нужно ведь и деду вас показать, Пётр Миронович.

Дед был сух и стар. Сидел в кресле в ярком вязаном свитере, но под свитером на рубашке был галстук. Интеллигент. Большой еврейский нос с годами из острого клюва превратился в картошку. Высокий лоб. Совершенно седые, аж белые волосы. Говорят вот — пронизывающий взгляд. Нет, не было пронизывающего взгляда, скорее — насмешливый прищур. И прямо рвали всю картину маленькие гитлеровские усики под картофелиной. Глаза говорили: «Ну, Люша, рассказывай, что за интересный экспонат ты залучила».

— Деда, это Пётр Миронович. Он — начинающий поэт-песенник, — отработала договорённость светлая девушка и не удержалась, — А ещё он Первый Секретарь Горкома КПСС, модельер, философ — и самый великий повар, — чуть смутилась, ну не рассказывать же всей компании о ночи, — которого я знаю.

— Не слишком ли много для одного человека? — тяжело улыбнулась, стоящая за креслом с корифеем женщина.

— Это моя мама — Лидия Корнеевна.

— Очень рад знакомству.

— Люша, Пётр Миронович, не хотите чайку с дороги? — постаралась улыбнуться «мама».

— С удовольствием.

Попили чаю, поговорили о погоде. Не клеилась беседа — и кассеты с песнями забрала товарищ министр. Разрядил обстановку патриарх.

— Пётр Миронович, я так понимаю, что Люша вас привезла, чтобы я послушал ваши стихи и помог их напечатать? — правду про деда потом напишут. Всем бросался помогать.

— Да, Пётр Миронович, прочтите ваши стихи, — Вертинская вклинилась. Красива, чертовка.

— Корней Иванович, я слышал, в этой комнате вам читал стихи Пастернак? Не скажете, с какого места? — окинул взглядом большую комнату Пётр.

— Думаете, место — это главное? — усмехнулся Чуковский.

— Однозначно.

— Дай бог памяти — да вон у окна, кажется, и стоял, — чуть привстал с кресла патриарх, указывая через головы гостей на разукрашенное изморозью окно ближе к углу.

Пётр прошёл до указанного места. От окна дуло. «Нужно будет стеклопакеты изобрести», — вспомнил Штелле и начал сказку. Давно, в той жизни, лет двадцать назад, был у него период, когда он попытался написать сказку вроде «Конька Горбунка» — или даже, чуть подражая игре в слова, филатовского «Федота Стрельца». Написал много, а потом как-то отложил — и вот снова взяться так и не удосужился. Но ведь знать об этом почтенной публике не обязательно — прочитать можно только вступление. Оно явно выбивается из всего, что сейчас пишут.

— Это будет сказка. Представьте себе поэта, которого отправили по сфабрикованному обвинению в ГУЛАГ в 37-м году. Вот он пишет письмо домой:

Я тут, мать, решил со скуки,

От тебя, детей в разлуке,

Написать ребятам сказку —

Заменить отцову ласку.

Чтоб не тратить время даром,

Я решил таким макаром:

Нужно опыта набраться,

В корифеях покопаться.

И столкнулся, ёшкин кот,

Я с такой проблемой вот.

Не достать нигде Ершова,

Как и дедушку Бажова,

С Маршаком вообще беда –

Кто ж его пришлёт сюда.

Я отчаиваться стал —

Ни черта ведь не достал!

Тут мужик пришёл с этапа,

Борода как у Потапа.

У него Есенин есть –

«Анну Снегину» прочесть,

«Пугачёва Емельяна»,

Что писал поэт наш спьяну.

Ну, осилил я Серёгу;

Рано всё-таки в дорогу.

Вирши в голову не прут,

Не закончен, видно, труд

Овладенья мастерством.

Отложить, что ль, на потом

Написанье сказки сей?

Но хочу ведь — хоть убей.

Тут я вспомнил — Пушкин есть.

И не можно глаз отвесть

От его волшебных сказок –

И про рыбок, и про бабок,

Про русалку и кота.

Значит, я не сирота,

Буду у него учиться.

Тут ведь главно — не лениться.

Прочитаю про царевну,

Или может — королевну,

Что качается в гробу –

И схвачуся за губу.

Что-то мне напоминает,

И сомненья вызывает

Этой сказочки сюжет.

Белоснежка? Или нет?

Тут и там царевну прячут,

Только тут коняки скачут,

А там гномики долбают,

Самоцветы вырубают.

В общем, тяжкий горный труд,

Если сказки те не врут.

Младший гном в княжну влюбился,

Чуть рассудка не лишился.

А у Пушкина в неё втюрился парнишка –

Младший егеришка.

Аналогии кругом.

В этом месте, али в том:

Яблочко княжна съедает

И почти что умирает.

Лесники её хватают,