Коллекция бывших мужей

— Конечно, конечно, Илья Георгиевич, — поспешил отпустить гостя московского поскорей и желательно подальше полковник, — рутиной мы уж тут сами.

В машине мы молчали какое-то время, обдумывая каждый свое. Я долго смотрела в окно на улицы, которые мы проезжали, а потом не удержала в себе грустных размышлений и, печально вздохнув, поделилась невеселыми мыслями:

— Вот так взял и убил брата, с которым прожил всю жизнь, из страны бежал и дела делал. Из-за каких-то паршивых денег убил. Каждый раз, сталкиваясь с человеческим скотством, расстраиваюсь ужасно. Что бы ни натворил Аркаша, он был легким, без глубинных страстей и злодейства нечеловеческого, и уж точно не мог ненавидеть, впрочем, как и любить.

— Они обирали одиноких стариков и отправляли их в деревенские развалюхи, присваивая квартиры, а еще продавали им БАДы из аскорбинки и мела и аппараты из трех пластмассок, вымогая последние деньги у пенсионеров, собранные ими по крохам на черный день. Так что не настолько он безгрешен, — напомнил Илья.

— А я не говорю о невиновности. Он делал это, осознавая, что делает, но не сам же он со стариками общался, были для этого исполнители низшего звена. Уверена, что Аркашу мало волновало, что и каким образом совершается, главное — деньги капают. Я не назвала бы его тупым, он еще тот хитрован был и мошенник, но в нем не нашлось чистого, глубинного разрушительного злодейства, а в Максе оно сидело. Я это чувствовала и испытывала к Максиму брезгливость. Но то, что он вот так хладнокровно пристрелит Аркадия, да еще обставит это все таким образом, чтобы подвести меня под арест, при том, что он мне в любви накануне очередной раз клялся, это…

— Он написал у себя в дневнике, что всегда ненавидел Аркадия по избитой причине всех злодеев: тому досталось все лучшее, а Максу вроде как поменьше. Папаша Макса воровал вагонами, они черную икру выбрасывали оттого, что она у них прокисала, не успевали съедать. А все ж таки Макс всегда считал, что у Аркаши жизнь куда как лучше: его мама имела власть, и такую, что его папане и не снилась. Она с детства была умнее, хитрее, удачливей его отца и тащила всю семью, ее безграничная любовь принадлежала только сыну. Аркашу баловали безмерно, а с него, с Максима, тетка требовала беспрекословного подчинения и постоянных реальных достижений, конкретных дел. И так далее, список претензий прилагался. И затаил он на Аркашу в душе большое зло. В новом проекте Макс все исполнения и все риски тащил на себе, а легкая жизнь и порхание по бабам достались Аркаше. Насколько они разные, показывает такой факт: Аркадий не приобрел ни здесь, ни в Москве никакой недвижимости, относясь к жизни на родине как к временной, у него все было в аренде: дома, квартиры, машины, а Иваницкий обкладывал себя приобретениями, которые в итоге и потянули его на дно. Уехал бы следом за Аркашей, и сильно сомневаюсь, что их бы нашли. Поднимать волну местные олигархи, властные ребята да и московские чиновники не стали бы, чтобы не светить свои нетрудовые доходы и преступное попустительство. Но Максим не мог оставить деньги, пожертвовать малым, чтобы сохранить большее. Даже ушлая тетка не объяснила мужику непреложную истину: «Не бери от жизни все — не унесешь!» — философски заметил Илья и добавил: — Но руководствовался Макс не только жадностью, в гораздо большей степени его мотивировало чувство мести.

— «Октябрята говорят: плоховатый мальчик!» — тусклым голосом процитировала я и повторила: — От жадности и завистливой ненависти он легко застрелил брата.

— Как сказал Довлатов: «Человек человеку все что угодно, в зависимости от обстоятельств». К тому же согласись, в этом есть определенная поэтическая справедливость: вор у вора украл, и в конечном итоге преступник преступника и убил. Невольно подумаешь о божьем суде, — иронично, но с грустинкой усмехнулся Башкирцев и вдруг вспомнил кое о чем: — Кстати, — повернул он голову, отвлекаясь от дороги и внимательно посмотрел на меня, — о Лене Кротовой. Ее задержали. Она дала показания, во всем признавшись, и сейчас находится в КПЗ до суда. Она очень настойчиво просит свидания с тобой. Пойдешь?

— Нет, — холодно ответила я и повторила: — Нет. О чем она может со мной говорить? Либо попросить прощение, либо вывалить на меня все свои обиды и обвинения, порожденные больной завистью. В том, что она начнет каяться, я сильно сомневаюсь. Уверена, что ей доставляло удовольствие смотреть, как я мучаюсь и болею, а еще предвкушать, как меня арестуют. Это очевидно. Я вот вспоминаю, как ребята собирались и шумно обсуждали, чем могут мне помочь, искренне, по-честному, и она со всеми сочувствующе вздыхала, предлагала свою помощь, гладила меня по руке и в это же время тихонько сыпала отраву мне в чашку. И что, я теперь должна выслушивать весь тот обличительный бред, что ей мечтается мне высказать? Обойдется. Пусть подавится своим не пролитым на мой мозг ядом. Меня ее психоз не касается.

— Ты будешь на нее писать заявление? — спросил Илья.