Возвращаясь обратно под, все тем же слякотным, серым дождем, Эфраим не чувствовал ни этого дождя, ни глины, налипшей на обувь. Он вспоминал только взгляды старцев, когда те, истощенные, сломленные, с трудом двигая кадыками и давясь, выборматывали свои убогие жалобы, и мольбы. Его стремительное воображение рисовало ему, на какую высоту были некогда вознесены эти люди, облаченные в белые одежды, торжественно возвещавшие из Каменного зала храма законы Израиля. Какой бесконечный, горький путь прошли эти некогда великие люди Сиона, передававшие потомству факел учения, ныне же отупевшие и разбитые, ставшие какими-то сгустками небытия. Слезы вновь набежали ему на глаза, но он не вытирал их, и они заструились по его слегка отекшим щекам. «Прости, отец. Наше время еще не пришло. Бог теперь в Италии».
Глава четвертая. Идущий в тени
Была ясная расцветающая весна, но довольно холодная. С верхних гор дул легкий свежий ветер. И вот день подходил к своему логическому концу, уступаю место прохладному вечером, готовясь отойти в сторону перед непроглядной тьмой ночи. Было немного странно, но Нахум совсем не волновался, и не испытывал дрожи в коленях, идя на сегодняшнюю встречу. А стоило бы. Одно слово этого человека, и его отправят на каторжные работы, где он сгниет, или же сразу распятие на крест. Клавдий Фракиец — начальник Восточного отдела и политики Рима в Иудее, вызывает его на сегодняшнюю встречу, явно не для того, чтобы Нахум растер ему руки и ноги. Он, наверняка, прекрасно осведомлен, кто негласно, в последнее время, возглавляет антиримскую партию «Освободители Израиля», волнующую умы несчастных иудеев по всей стране, и призывающую к открытому восстанию и свержению римской власти.
Нахум не раз беспощадно выступал, призывая иудеев к освобождению: «Одно присутствие необрезанных уже оскверняет нашу страну», говорил он, обвиняю Рим в угнетении. «Их войска дерзко попирают плиты храмов, их трубы врываются отвратительным ревом в священную музыку. Вы избраны служить Богу, Ягве, и вы не можете поклониться этому цезарю, свиноеду», с пылкостью фанатика убеждал он хмурых, озлобленных слушателей, все больше поддерживающих его. «Неужели вы еще дадите чужеземцам отнять у вас и благословение, предназначенное вам самим Богом, чтобы они устраивали бои гладиаторов и травили вас дикими зверями? Не склоняйтесь перед ними в раболепии. Не заражайтесь трусостью «Подлинно правоверных». Не покоряйтесь жажде наживы «Неизменно справедливых», которые лижут руку поработителей, потому что те охраняют их денежный мешок. Времена исполнились. Царствие божие близко. В нем бедняк стоит столько же, сколько и пузатый богач. Мессия родился, и он только ждет, чтобы вы зашевелились, и тогда он объявится, освобождаю свой народ, карая врагов наших. Требуйте свободы. Не сдавайтесь, и боритесь за освобождение. Убивайте трусов из Великого совета в Иерусалиме! Убивайте римлян!»
В Галилее население очень многослойное, смешанное, и есть много сочувствующих неевреев, которых влечет к себе незримый бог Ягве. Они пытаются понять его, понять иудеев, их религию. Правда, они не торопятся давать право на свободу и независимость. Мы видели от них поддержку на словах, и не более. Они будут увещать о том, что понимают все беды и страдания, но, увы, помочь не в силах, и надо смирится с участью своей. И приналечь, конечно же. Все должны помогать Риму строить новый мир и порядок. Деньгами или работой. Препятствие — это грех.
Так они и успокаивали народные массы и толпы своими жалкими обещаниями о светлом будущем — терпите, и все будет. А если эти разговоры и обещания не действовали на кого-то, то приходилось задействовать силу, жестокую и беспощадную — римское правосудие, «равное и справедливое для всех». Правда, для иудеев делалось негласное исключение — любой был виновен, если он недостаточно богат, чтобы откупиться, или влиятелен, чтобы его не трогали. Для остальных были каторжные работы — римская стройка требовала рабочих рук и сил. Ну как, здесь не помочь, в строительстве-то для своей собственной страны. И жизни не жалко. Рим строил — иудей умирал.