Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е

Дверь послушно распахнулась. Николай вошел в комнату, привычно освещенную электричеством. За столом сидели четверо. Спокойных, чаепьющих. «Двое — лысых», — деловито отметил Николай и крикнул, неожиданно для самого себя, с визгом:

— Руки вверх!

Все четверо, оторвавшись от чая, удивленно посмотрели на Одинцова. Потом один из лысых тихо сказал:

— Что с вами, Коля?

А затем в наступившей тишине вся четверка снова принялась пить чай. Все четверо, лысые и нелысые, были мучительно знакомы, но фамилий и имен их Одинцов вспомнить не мог. Он снова крикнул:

— Руки вверх!.. Да поднимайте же руки! — и, наконец, догадался вырвать из кармана револьвер.

Никто не обращал внимания на эту просьбу. Тогда Одинцов стал стрелять, почти в упор, со страстью, азартом, упоенно выкрикивая с каждым новым выстрелом:

— И р-рраз! — И двва! — И трр-и! — И четыре!

Чай был по-прежнему горячим. Его не пили: на стульях обвисли четыре трупа. Продолговато-скептически усмехнувшись, Николай спросил у них, поникших:

— Разрешите идти? Довольны-с?

Трупы не отвечали. Одинцов церемонно раскланялся и повернулся к двери.

На пороге стоял человек в милицейской форме.

— Майор милиции Наганов, — негромко представился он. Чуть помедлив, веско добавил: — Семен Иванович. Наганов. Наганов Семен Иванович! Я.

3

Уже с трех лет, а может быть, и раньше в Одинцове жил страх перед этим человеком. Он боялся его, страшась войти в темную комнату. Боялся, когда рвал листы из дневника и подделывал подпись учителя. Боялся, когда разбил стекло в раздевалке. Боялся всегда. Всю свою жизнь Николай Одинцов боялся этого: дело сделано, нужно уходить, смываться, но сзади… Сзади стоит ОН и прячет в глубине лица победную усмешку.

Николаю часто снилось во сне это. Но сейчас не во сне, а наяву перед ним стоял майор, ОН — ОН его страхов и бредов. ОН стоял и строго глядел на Одинцова, не мигая, бдительно, хотя усмешка таилась где-то в глубине лица.

— Я майор Наганов, — повторил он еще раз. — Будем знакомы, а-рес-то-ван-ный О-дин-цов!

4

«Арестованный? Я — арестован?.. Откуда он знает, что я — Одинцов?» Страх ворвался внезапно и властно. Страх был сильней, чем майор. Страх диктовал: «Наганов — человек. Наганов тоже смертен…»

Одинцов поднял револьвер.

— Не стреляет, — сухо сказал майор. — Я считал: пять выстрелов. Четыре здесь, один на лестнице. Убийства наобум. У вас нет патронов, Одинцов!

Николай знал, что есть еще один патрон. Как раз на майора. Щелк! — и готово… Шесть, а не пять патронов в револьвере…

— Не юлите, Одинцов! — крикнул майор и вырвал револьвер из рук Николая. Потом, ткнув дулом в ребра, сказал:

— Спускайтесь вниз. Оперативная машина уже ждет вас.

И отчеканил, точно вынес приговор:

— Убийца Одинцов!

5

По дороге в управление милиции Одинцов дрожал, пытался плакать. Слез не получалось, только хныканье. Майор брезгливо бросил:

— Не нюньте. Противно смотреть… Все равно не получится!

Когда машина остановилась, майор плотно взял Николая одной рукой за локоть, второю распахнул дверь и той же рукою, ребром ладони, но не слишком сильно, ударил по шее:

— Приехали, «мокруха»!

Николай и майор вошли в длинное здание, пошли по лестнице наверх, на четвертый этаж.

— В эту! — майор указал на обитую кожей дверь.

…Дверь отворилась послушно и быстро. Комната была освещена электричеством. Четверо мужчин сидели за столом и пили чай. Четверо, те самые, которых он только что убил. Двое лысых даже не успели вытереть кровь с головы, она подсыхала на их лысинах.

Николай хотел крикнуть, убежать — и не мог. Все четверо живых убитых дружно закачали головами. Николай услышал звон, настойчивый, долгий, нудный… Головы лысых превращались в звонки, они слились в один звонок, на чем-то настаивающий, пытающийся проникнуть куда-то вглубь, внутрь мозга…

…Одинцов проснулся от звона будильника ровно в семь часов утра. Протерев глаза, взглянул на циферблат.

— Ого! Семерка! Пора вставать! — и пошел умываться на кухню, где уже умывалась соседка Раиса Павловна.

— Здравствуйте! — сказал он ей привычно. — Здравствуйте!

— Доброе утро, — раздалось ему в ответ. — Доброе утро, Коля.

Одинцов не помнил своих снов. Пройдя пару кварталов, он свернул в Фонарный переулок и вошел в дом № 36, где незамедлительно поднялся на четвертый этаж. Толкнув обитую кожей дверь, безо всякого волнения, он вошел в комнату, где вот уже девятый год работал счетоводом, а с мая месяца — помбухом.

Четверо сослуживцев (двое — лысых) пили чай. Николай поздоровался и сел за стол: в конторе перед началом службы было принято пить чай.

Служба начиналась ровно в девять… Николай никогда не помнил, что ему снилось по ночам (спать днем мешала служба). А потому ничуть не удивился, когда в контору вошел человек в форме майора милиции.

— Наганов, — назвал он свою фамилию главбуху Ивану Пролетарьевичу Щукину. — Мне нужно навести кое-какие справки… У вас работал такой: Франкельштерн?

— Франкельштерн? — сказал Щукин, преданно взглянув на милицейского. — Работал. Да вы к товарищу Одинцову обратитесь, он теперь вместо него.

Одинцов встрепенулся.