Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е

«Пропал! Изнасилование! Десять лет!» — застучало в висках журналиста Петухова.

Конец, конец всему: поездкам в Коктебель, командировкам, гонорарам, отпускным, редакционным летучкам, очеркам на моральные темы, рецензиям на премьеры, борьбе с чуждой идеологией из-за рубежа… Теперь уже не сотрудник «Совести». Теперь — преступник. Насильник. Извращенец. Пе-де-раст!

Дверь подъезда шумно распахнулась. Грубый женский голос крикнул:

— Вот он!

Несмотря на лето, дворничиха была в теплом ватнике и в платке.

— Вот он, товарищ майор! Сюда затащил!

Позади дворничихи (Тульской, как показал последующий протокол) стоял майор Наганов. За его спиной виднелось плотное плечо со старшинским погоном: это был старшина Узелков.

— Пойдемте! — властно сказал майор.

И чтобы задержанный уяснил, добавил:

— Пройдемте, гражданин!

На лице Наганова было тщательно выписано брезгливое презрение.

Майору часто приходилось иметь дело с половыми извращениями: майор их сурово и умело пресекал. Педерасты и лесбиянки, скотоложные дамы, сожительствовавшие с собаками, плешивые растлители девочек, отставные полковники, школьные учителя, злобные садисты и кроткие гомосексуалисты, мазохисты-самопожертвователи. Всех не перечесть!

Но они таились. В первый раз за свою богатую практику майор имел дело с журналистом — и к тому же половым субъектом, действовавшим не стесняясь, в открытую.

На первом допросе Петухов был растерян, смущен и желт. Наганов строго посмотрел ему в глаза, потом спросил негромко:

— Так значит… педераст?

Петухов понурил голову.

— Что побудило вас насильничать?

Петухов молчал.

— Вы не женаты?

— Женат, — ответил Петухов. Оправдания не было…

— Жена дома?

— Дома.

— Так в чем же дело? И почему — мальчик? Маскируетесь?

— Я и сам не знаю, товарищ майор… Вы поймите… Шел из гостей — и вдруг… Не мог совладать с собой. Никогда так не было… Такое чувство… Ну, это, половое…

— Обуяла похоть? — усмехнулся проницательный майор.

Петухов покраснел и еще ниже опустил голову.

— Обуяла.

Он был готов провалиться сквозь землю, заплакать от стыда. Даже зарыдать.

— Рассказывайте все, — сказал майор, умело подчеркнув голосом слово «все». — Все о своей личной жизни, о наклонностях… Быть может, это и смягчит вашу вину. Мы должны во всем разобраться — и наказать… Примерно наказать!

— Быть может, наваждение? Или провокация? — Петухов с надеждой посмотрел на майора.

— Возможно, возможно, — утешил майор.

И тогда Петухов принялся рассказывать: не хуже, чем Толстой, чем Руссо, он исповедовался Наганову.

Майор слушал долго и внимательно. Расспрашивал подробности интимной жизни, вникал в тонкости, переспрашивал, хмыкал, уточнял, ставил точки над «и».

Петухов махнул рукой на стыд и рассказывал без утайки: сколько раз в неделю, сколько раз случалось за ночь, в каких позициях и за сколько минут.

Наганов кивал, крутил головой, изредка выдавливал: «ну-ну», бросал: «ого!», кивал: «да-да», поощрительно чмокал, не забывая, однако, делать пометки в своем знаменитом блокноте.

Наконец исповедь Петухова была закончена. Майор сказал:

— Я зафиксировал данные. Следствие добьется истины.

И тут же вызвал старшину:

— Узелков! В третью камеру. К Титову.

Е-го-ров?

— Е-го-ров? Лей-те-нант?

Это было слишком невероятно. Это было сверх всяких сил. Это было сверхъестественно. Но майор не верил в Бога, был чужд мистике, тем более — граничащей с порнографией. А потому, осознав, что речь идет именно о лейтенанте Егорове, он резко выкрикнул в ответ:

— Не может быть!

Из Управления милиции сообщили, что полчаса назад, в 10.30, лейтенант милиции Егоров, сотрудник уголовного розыска и непосредственный подчиненный майора Наганова, совершил преступную попытку изнасилования. И — кого? Пенсионерки-девственницы Щукиной, бывшей работницы библиотеки, 65 лет.

Майор не верил. Нет, никак не мог поверить своим розовым, видавшим всякие виды ушам.

— Не верю! — кричал он в телефонную трубку. — Не верю! Может быть, этот Егоров — не наш Егоров? В седьмом отделении тоже есть Егоров и тоже лейтенант.

— Этот, этот! Ваш Егоров. Не отпирайтесь, — злорадно кричали Наганову в ответ. — Мы проверили. Ваш он! Ваш!

Среди бела дня, вернее, в половине одиннадцатого утра, лейтенант Егоров подошел к пенсионерке Щукиной, попросив ее на минуточку задержаться. А затем, отведя ее в скверик, предпринял попытку изнасиловать.

Старушка звала на помощь. Лейтенант был в форме, и на первых порах никто к ним не подошел: думали, задерживает преступника. Потом любопытствующие окружили лейтенанта и Щукину. И, наконец, нашелся сообразительный человек и позвонил в милицию. Лейтенант Егоров был взят с поличным и доставлен в Управление, на предмет выяснения всех обстоятельств. За этими обстоятельствами и звонили Наганову.

Но Наганов не верил: ни своим ушам, ни даже Управлению милиции. Он, как родного сына, изучил лейтенанта Егорова. Он доверял ему самые рисковые дела. Совсем недавно лейтенант с блеском провел операцию по задержанию рецидивиста Фанатюка… И вдруг — насильник?