Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

Журналист Гай-юнь-тунь-пхинь-хой-бу-бо-ла есть, как известно, мандарин третьей степени и член Хинь-линя, куда он и снес свою жалобу на негодяя. И как только зажглись китайские фонарики, он, в доказательство того, что все знает и имеет право на доверие китайской публики, представил собранию золотой шарик своей мандариновой шляпы, четыре жалованные ему павлиньи пера и двенадцать больших пуговиц с изображением живого дракона.

Дело приняло резкий оборот. Китайская журналистика китайской журналистикой, но оскорбление золотого шарика есть оскорбление золотого шарика на шляпе мандарина.

— Четырех павлиньих перьев и двенадцати больших пуговиц, — напомнило Блюдо Щучины.

— С изображением живого дракона… Будь точно в деталях, — добавила Осетриная Спина.

— В итоге поруганное достоинство золотого шарика и, как следствие, пятикратное оскорбление пяти добродетелей, шестикратное — шести обязанностей и семикратное — семи приличий: гарантированные восемьдесят ударов бамбуком по пяткам… Материя движущаяся, материя неподвижная…

— Бамбук… пятки цейлонских девушек… — мечтательно сказало Блюдо Щучины.

…Ардальон Ардальоныч Треснулов уже ждал их на балконе мансарды.

Четырехчленная фигура, венчаемая Петром Ивановичем, приятно освежила взгляд генерал-майора.

И в самом деле, фигура являлась одним из наиболее зрелых плодов отечественной аллегорики. Осетриная Спина в подножии олицетворяла собою плодородие и примерное трудолюбие, Белужья Башка — возросший интеллект и круглосуточные достижения медицины (еле скрытая символика черепа), серебряное Блюдо Щучины — радость металлов, торжество наук и боевой дух армии.

Сам же Петр Иванович мог олицетворять в Почетной Шубе с Царского Плеча что угодно. Для этого надо было только спросить его, и он ответил бы.

Оказавшись в мансарде и испытав на себе объятия хозяина, Петр Иванович с обретенным окружением прошел к камину, минуту назад устроенному осьмилетним англичанином, молча сушившим плащ из драдедама с кистями, и разглядел в глубоких креслах княжну в глубоком трауре.

— Как хороши гранаты: они оттеняют ваш траур более всего! — восхитился Петр Иванович. — И эти глаза…

Княжна отвела эти глаза в сторону, чтобы не видеть негодяя.

— Ближе! Ближе к огню, княжна, вы продрогли до нитки! — сказал Ардальон Ардальоныч.

Княжна молча подняла на него гранатовые глаза и словно сказала: «Ближе к огню? Тогда он охватит меня всецело!..»

— Отчего все молчат? Мы скучаем, как во время чумы! — спросил Петр Иванович. Присутствие Шубы и княжны действовали на него электризующе. Хотелось быть молодым, говорить с парадоксами.

Внесли жареных цыплят — недавних медиков генерал-майора.

— Не правда ли, уж ежели болеть, и болеть безнадежно, то лучше всего в России, — сказал Петр Иванович, наливая себе мадеры.

Княжна посмотрела на него долгим взором, от которого и у бывалого бретера, уже сделавшего свой выстрел, заползали бы мурашки по сколиозной спине.

Осьмилетний англичанин как бы воспрянул ото сна.

— Нетрудно заметить, господа, что во время наводнений все цвета перемешаны, — безысходно проговорил он. — Желто-серый цвет вызывает покорность, красный раздражает, нежно-голубой вызывает жалость, зеленый успокаивает, светло-голубой настраивает на свидания, яблочно-зеленый — на радость, цвет кофе с молоком вызывает сытость, темно-розовый — удовольствие, цвет табачного дыма усыпляет, оранжевый заставляет размышлять, шоколадный вызывает тоску. Холодные цвета — голубой, светло-зеленый и серый — создают эффект совершенно пустого пространства.

Гнусное разноцветие утомило меня до крайности!

Господа! Сегодня, противопоставив себя стихии, борясь с волнами, я навсегда обронил вглубь свой патент на привилегию на въезд в круг Гайд-парка!!!

Ардальон Ардальоныч Треснулов уронил в камин часы на цепочке.

Прихотливый ручей проложил себе стезю от окна к потайной дверке. По нему зашевелился белый комочек. Осьмилетний англичанин накрыл его ладошкой: в руке вдруг развернулось свидетельство на право содержания ренского погреба и продажи виноградной, фруктовой и хлебной водки купцу Препонову.

Черты осьмилетнего британца резко распрямились, искры надежды, вспыхнув, разгорелись в огонь уверенности и осветили мансарду подобно второму камину.

Осьмилетний англичанин был вновь на коне. Он ущипнул Осетриную Спину, отвел ее к потайной дверке и спросил:

— Вы знаете, что из рыбы можно вынуть желчь?

— Я уже получила назначение в Константинополь, — отвечала Осетриная Спина.

Осьмилетний англичанин завлек химерами к потайной дверке серебряное Блюдо Щучины.

— Вы знаете, — сказал он напрямик, — что серебро может вступить в реакцию с настоящей кислотой?!

Белужья Башка, подойдя вплотную к персидской княжне и понимая, что такого другого случая не представится до конца жизни, выбросила княжну в окно, в волны.

Осьмилетний англичанин вынужден был на несколько мгновений оставить Блюдо и, вернувшись с княжной в мансарду, устроил ее к огню.

Петр Иванович вновь присел подле и продекламировал: