Коллекционер

окно, чтобы меня выпустили из мастерской, но тогда мне бы попало, меня за

это могли посадить в подвал, а я не переношу, когда тесно и темно. У нас

был такой карцер в подвале, туда сажали тех, кто воровал и попадался. Я не

воровал, но однажды меня там заперли, заодно с теми, кто стащил из

красного уголка бархатное знамя. Там был очень низкий потолок, с которого

капала вода. Вот я и решил переждать праздники в мастерской, а потом,

когда ребята придут на урок труда, незаметно с ними смешаться. Вполне

могло случиться, что никто из воспитателей меня бы не хватился - ну,

увязался со старшими в город и все дела. А ребята могли подумать, что я

удрал из детдома, и держали бы язык за зубами. У нас многие мечтали удрать

из детдома, и, не потому что там так уж было плохо, а потому что просто

хотелось как живется в других местах.

Он замолчал, как будто ушел в воспоминания, и закрыл за собой дверь.

Определенно он был сейчас там, в своей мастерской, лежал на смолистых

досках, подложив руки под голову, и думал о том, как будет путешествовать,

когда вырастет.

- Ну, и чем закончилось твое приключение? - спросил Будылин, когда

понял, что остался один в машине.

- Какое приключение? - Турист все еще где-то летал.

- Ты уснул в мастерской, тебя заперли, а что было потом?

Будылин вдруг поймал себя на мысли, что поступает вопреки своему

принципу невмешательства в жизнь незнакомых людей. Какое ему дело до

детских переживаний этого овоща, которого он знать не знал, и знать не

желал.

Но Турист как будто ждал его вопроса. Он сразу оживился и покатил,

как под горку.

- Сначала мне было очень интересно, потому что один в мастерской и

можно был трогать все инструменты и вырезать, что хочешь из дерева, и

никто не скажет, что ты мучаешься дурью, но на следующий день очень

захотелось есть. Вода там была в умывальнике, а еды, конечно, никто не

оставил. Я попробовал жевать тонкие стружки, но вкус у дерева оказался

гораздо хуже, чем запах. Я уже про себя согласился с тем, что умру от

голода, но тут пришла уборщица тетя Клаша, и освободила меня. Она повела

меня к себе и накормила холодными котлетами. Я никогда в жизни не ел

таких вкусных котлет. В общем, никакое это не приключение, я даже не

знаю, зачем вам все это рассказал. Это все моя болтливость. Уж и

доставалось мне за нее, один раз мне даже хотели зашить рот.

- Как это зашить? - Турист начинал забавлять Будылина, посреди

необъятной темени и сырости его треп был сейчас как раз кстати.

- В прямом смысле слова, иголкой с ниткой. Они уже связали меня по

рукам и ногам и иголку приготовили, прокалили над свечкой, чтобы не

внести заражение.

- Кто это они?

- Извините, вот видите, как я плохо рассказываю, перескакиваю с

одного на другое, ну как тут не рассердиться на мою болтовню. Они - это

больные, ну, психи, короче говоря. Они меня связали простынями, и уже

хотели приступать, но санитар меня спас. Он услышал возню в палате, и

заглянул узнать все ли в порядке, а там они мне рот зашивают.

- А, так ты псих, теперь понятно, почему тебя понесло под машину -

чертей ловил.

- Во-первых, я не псих, хотя и провел два года в психиатрической

лечебнице, просто у меня был тяжелый стресс после несчастного случая.

Первое время я совсем не мог разговаривать, а потом, когда вылечился, уже

не мог остановиться. Вот и вывел из себя товарищей по палате, да так, что

они хотели зашить мне рот. А во-вторых, чертей я никогда не ловил, я только

говорить не мог, у меня был такой спазм на нервной почве, а в остальном я

был как все нормальные люди. А вам моя болтовня не мешает, а то я и

помолчать могу?

- Да нет, ты очень хорошо рассказываешь, и речь у тебя поставлена как

у учителя словесности. У вас в детском доме наверно была хорошая

библиотека, из которой ты не вылезал. Ты говоришь, как сверчок стрекочет.

Знаешь, китайцы за большие деньги покупают сверчков для уюта. Кругом

непогода, ветер, снег, а в углу сверчок, и все уже не так печально.

- Ну, тогда я вам расскажу, как попал в психиатрическую больницу, а

то вы еще подумаете, что я кого-нибудь зарезал и съел.

- Постой, постой, кажется, там, на дороге кто-то голосует.

Дождь кончился или почти кончился, так что можно было видеть, что

происходит на дороге. После поворота на Кирсановку дорога стала узкой и

извилистой, справа и слева, почти вплотную к ней подступали деревья, а

впереди маячила фигурка в светлом плаще с поднятой рукой.

- Это женщина, - заключил Турист. - Ночью в такую погоду одна на

дороге...Может, что-то случилось?

Женщина попалась неразговорчивая, сказала только, что ей надо на

станцию, уселась на заднее сиденье, и молчок. Турист пытался ее

разговорить, стал рассказывать, как его однажды чуть не вытолкнули из

электрички за то, что он не хотел выпить пива, которым его угощали

подгулявшие подростки, задавал какие-то вопросы. Но она отвечала

односложно и с большой неохотой, попутчик ее явно не интересовал, да и

вообще ничего не интересовало кроме, наверно, цели движения. Судя по ее

напряженному выражению лица, можно было подумать, что она мысленно

все время подгоняет машину, и досадует на то, что едет слишком медленно.