Коллекционер

обзаводились мелким рогатым скотом, копали огороды. На работу ездили в

Москву, благо до города рукой подать, а по выходным устраивали у пруда

гулянья с водкой, закусками и песнями под гармонь, которые часто

заканчивались мордобоем.

Новые времена здесь начались задолго до перестройки: сначала поле

между поселком и бывшей барской усадьбой облюбовали торговые

работники. Дачи директоров магазинов, товароведов и заведующих складами

до сих пор поражают своей аскетичной архитектурой. Один весовщик с

овощной базы построил себе огромный дом наподобие лабаза, всего с тремя

окнами, а продавец из Елисеевского - нечто вроде силосной башни.

Когда в поселке появились "новые русские", свободных земель по эту

сторону железной дороги уже не было, и они стали осваивать леса по ту

сторону. Их виллы с бассейнами и теннисными кортами составили как бы

отдельный поселок с тем же именем. Кто-то из местных окрестил его Санта-

Барбарой, но другим это показалось слишком сложным и они называли его

просто Новой Кирсановкой.

К тому времени только немногие аборигены имели работу в городе, а

"новые" предпочитали нанимать иногородних и даже иностранцев. Один

нефтяной король брал в охрану только китайцев, а алюминиевый магнат

уборщиц и кухарок выписывал аж с Филиппин.

Во время войны немцев остановили в десяти километрах от поселка. А

вот от безработицы и пьянства спасти его не удалось, впрочем, никто и не

спасал. Аборигены старого поселка вымирали, как во время эпидемии, на

смену им приезжали другие люди, переселенцы, беженцы и бог весть кто

еще.

Это были странные люди без роду и племени, без биографий, без имен

и даже без лиц. То есть какие-то биографии у них, конечно, были, но они

никого не интересовали, похоже, что даже самих приезжих. На вопрос "вы

чьи?" они недоуменно пожимали плечами. Имен их тоже никто не знал, да и

не хотел знать - много их тут понаехало, всех запоминать - много чести.

Одного аборигены звали Тот, Который в Кожаной Кепке, другого - Тот, Что

Заикается. А, что касается лиц, то для местных они все поначалу были на

одно лицо, как китайцы из охраны нефтяного короля.

Кое-кто, однако, был из ряда вон. Таких побаивались, и смеялись над

ними. И в этом был некий магический смысл, сохранившийся у людей в

подсознании с тех времен, когда смехом защищались от порчи. Больше всего,

конечно, местные насмехались над Клюкой. Это была большая и, наверно,

еще не старая баба, которая одевалась во все черное и ходила всегда с

палкой. Никто не знает, как ее звали на самом деле, откуда она взялась в

поселке, и, каким образом заняла бывший дом печника Евдокимова на улице

Глинки. Нет, конечно, чиновник, который оформлял на нее дом, знал, но

предпочитал держать язык за зубами. Когда она шла по улице, то казалось,

что это не человек идет, а какая-то огромная мрачная птица стелется над

землей.

Считалось, что она приносит несчастье тем, кому попадется навстречу.

Взрослые ее сторонились, а дети пугались. Хорошо еще, что она не часто

вылетала из своего гнезда, только за тем, чтобы купить картошки и какой-

нибудь крупы. Остальное ей, видимо, привозил муж или сын, кто их там

разберет, в общем, длинный носатый мужик, который раз в неделю приезжал

к ней на самосвале. Мужик тоже ни с кем не разговаривал, так что некоторые

сомневались, знает ли он по-русски.

У этой самой Клюки была странная особенность: она, когда шла из

магазина, всегда прихватывали кирпич с какой-нибудь стройки, не кирпичи,

а каждый раз только один кирпич, и при этом всегда заворачивала его в

платок и несла как ребенка, прижав к груди.

Сначала все возмущались, кирпичи-то денег стоят. Это раньше, когда

все вокруг было ничейное, народ смотрел сквозь пальцы на расхищение

государственного имущества, а сейчас-то все хозяйское, за все уплачено. Ее

материли, бывали случаи, когда спускали собак, но матюги отскакивали от

нее, как горох, а собаки от нее сходили с ума, скулили и жались к ногам

хозяев. В конце концов, люди перестали обращать внимание на это мелкое

воровство, кто знает что у нее на уме, может еще порчу какую наведет, ведь

эти приезжие на все способны.

По поводу кирпичей ходили разные слухи, одни говорили, что Клюка

копит кирпичи на новый дом, другие уверяли, что видели собственными

глазами, как ее носатый хахаль грузил в машину целые груды кирпичей. Кто-

то пустил слух, что у Клюки когда-то был ребенок, который умер в

младенческом возрасте, и с тех пор она помешалась - собирает кирпичи и

тетешкается с ними, как с детьми, и будто бы однажды видели, как она

сидела на крыльце и давала кирпичу сиську.

Это уж была совсем невероятная версия, но именно в нее почему-то все

поверили, и перестали шугать несчастную мать. Теперь к ней относились с

участием, особенно женщины. Любят у нас страдальцев за то, что рядом с

ними даже неудачники чувствуют себя немного везунками. У кого сын был

горьким пьяницей, у кого - не вылезал из тюрьмы, но они были все же

живые, и в детстве даже давали поводы для радости: смешно коверкали

слова, ели с аппетитом. Клюка была лишена даже этих микроскопических

радостей, ну какое женское сердца останется равнодушным к такой беде.