Коллекционер

сколько времени понадобиться этим бюрократам, чтобы оформить мне

российскую пенсию.

Уж чего чего, а посмотреть мир Фиме всегда хотелось, и потом он же

был свободен, как лист, сорванный ветром. Находится в свободном полете,

было приятно, но, в конце концов, листу приходится приземляться, и

хорошо, если не в грязь.

В Америке Фиме пришлось не больно сладко, стипендии едва хватало

на питание. Чтобы сходить в кино или съесть пирожное в кафе, ему

приходилось по вечерам подрабатывать в пиццерии у итальянца Джакомо.

Но Фима не жаловался, да и жаловаться было некому. Учеба давалась ему

легко, видимо, сказывалось родство с неведомым Борей из Харькова, и он

быстро освоил все, что на первых прах должен знать раввин.

В Москве его ждала приятная неожиданность, интерес к еврейской

жизни расцвел пышным цветом, даже те, кто когда-то скрывал свою

принадлежность к избранному народу, теперь стремились узнать как можно

больше о своей истории и религии, воспитывать детей в еврейском духе. На

окраине города построили новую синагогу, и вскоре Фиму выбрали ее

раввином. Прихожанам льстило иметь молодого ребе из самой Америки.

Фима оказался хорошим пастырем, он умел утешить людей, вселить в

них надежду и никому не отказывал в помощи, за что прихожане за глаза

называли его "Шоколадное сердце".

Вот к этому Фиме и явился Будылин, предварительно договорившись о

встрече по телефону.

Кто-то сказал ему, что в доме ребе надо быть в головном уборе и

Будылин захватил с собой бейсболку. Квартирка у ребе Фимы была тесная,

окна выходили, на юг, и от них исходил жар как от плиты, в бейсболке

Будылину было лихо, глаза щипало от пота.

- Можно снять головной убор? - Спросил он хозяина. - Я же все-таки не

иудей.

- Конечно можно, - почти радостным тоном ответил ребе, - но лучше

оставить.

Будылин оставил. Чувствовалось какое-то напряжение, ребе изо всех

сил показывал свое расположение к гостю, гость демонстрировал симпатию к

хозяину. Получалось ненатурально, как на дипломатическом приеме, и от

этого каждый чувствовал неловкость.

Разговор вертелся вокруг здоровья Будылина-отца, погоды и рекламы

на телевидении. Фиме все очень нравилось, Будылину - не очень, и еще эта

дурацкая бейсболка...

Но тут пришла Роза Марковна и позвала всех пить чай. Ах, что за

штрудель, она испекла к чаю, а хворост, а вишневое варенье... Будылин

уплетал еврейские цимесы, рассыпался в комплиментах кулинарному

искусству хозяйки, и даже забыл о том, зачем сюда пожаловал.

Но Роза Марковна прервала эту эйфорию:

- Вы, конечно, пришли побеседовать с ребом с глазу на глаз, а тут

старая женщина пристает со своими глупыми пирогами. Не стесняйтесь,

говорите о чем хотели, пока я убираю со стола и мою посуду, и снимите вашу

шапку пока вас не хватил удар.

- Я, собственно, хотел поговорить о своем друге, - воспользовался

моментом Будылин.

- О своем еврейском друге, вы хотите сказать, - уточнила Роза

Марковна, это я к тому, что иначе, зачем вам было приходить сюда.

- Вот этого мы не знаем, ни я, ни он.

- Скажите хотя бы как его фамилия, - спросил Фима.

- Его фамилия не имеет никакого отношения к его происхождению,

фамилию ему дали в детском доме, а своих родителей он не знает, возможно,

его потеряли.

- Всякое в этой жизни бывает, - развел руками Фима, как будто хотел

показать, насколько широко наш мир открыт для всякого рода

непредсказуемостей, - но на каком основании вы все-таки полагаете, что ваш

друг иудей?

- Во-первых, он обрезан... - начал Будылин.

- Во вторых обрезать уже нельзя, - рассмеялся ребе. - Расскажите мне о

нем.

Будылин начал со случая на дороге и закончил последним разговором

со следователем. Фима слушал очень внимательно, Роза Марковна даже

перестала греметь посудой. Время от времени она вздыхала и говорила "вэй

из мире", а когда Будылин умолк, она сказала:

- А что, если это тот, кого все ждут?

- Тот, кого ждут, не может зависеть ни от милиционеров, ни от

психиатров. Он находит себе дорогу, как вода среди камней. Роза Марковна,

там, в комнате, где-то мои очки.

Роза Марковна поняла, что мужчинам надо остаться наедине, и ушла.

- Знаете, были на свете евреи и вавилоняне, ну, и где теперь

вавилоняне? Были евреи и римляне, ну, где теперь римляне? Были евреи и

гитлеровцы, ну и где теперь гитлеровцы? Были евреи и большевики, и куда

делись большевики? Это я к тому, что наш народ пережил всех благодаря

надежде, мы живы, пока верим в исполнение желания, а исполнится оно и

еще не известно, что с нами будет.

- Я вас понял, спасибо, - сказал Будылин, и уже собрался уходить, но ту

на кухню вошла Роза Марковна.

- Он поговорит с врачами, если нужно, - сказала она. - Возьмите с

собой кусок штруделя, вашей жене понравится, если она сладкоежка.

Пол и Светлана расписались в загсе и легализировали свой брак в

американском посольстве, но Светлане этого было мало, она непременно

хотела обвенчаться с Полом и непременно в Кирсановской церкви. Когда

свадебная процессия, состоящая из жениха и невесты, а также Феклы,

Малании и Клары, Будылина с дочерью Кристиной, Анюты,

Общественности, прибившегося к ним по пути пьяненького гармониста и