Коллекционер жизней. Джорджо Вазари и изобретение искусства

Кардинал Ипполито, вероятно, заметил, как окреп и оформился художественный талант Вазари. И ему хорошо было известно, что значит жить без защиты отца. Как напишет Вазари в «Жизнеописании» Франческо Сальвиати, «[кардинал Ипполито] проездом через Ареццо навестил Джорджо, который потерял отца и перебивался как только мог. Поэтому кардинал, желая, чтобы он [Вазари] как-нибудь преуспел в искусстве, и решив устроить его при своей особе, приказал… отправить его в Рим»[132].

Пригласить Вазари в свою свиту в Риме не было для Ипполито актом чистого альтруизма по отношению к старому другу. Ипполито, вероятно, увидел, что у Вазари есть амбиции, талант и энергия и что художественные успехи Вазари принесут пользу им обоим. Покуда папа Медичи всё еще был на троне, и кардинал, и молодой художник могли рассчитывать на жизнь в Вечном городе и многочисленные привилегии. Хотя для них обоих это была жизнь, которая держалась лишь на власти слабого папы римского и полностью зависела от его прихотей.

9. Рим после разграбления

За слабость Климента Рим заплатил собственным разрушением. Когда в 1531 году туда приехал Вазари, он повсюду видел последствия разграбления. Город уже был разорен в 410 году нашей эры. Тогда впервые за восемь столетий в Рим вторгся Аларих и его вестготская армия. Но набег Алариха длился всего три дня. Поскольку в то время военные технологии сводились к катапультам с камнями и огненным стрелам, такими были и последующие нападения на город. В 455 году его захватили вандалы, в 546-м — остготы, в 1084-м — норманны. А через одиннадцать веков после первого набега — наемники Карла V, в распоряжении которых были и порох, и артиллерия. Они оставались в Риме шесть полных месяцев и только затем потащили награбленное добро на север.

И до, и после разграбления имперскими войсками ренессансный Рим мало походил на нынешнюю столицу. Во времена Константина (IV век нашей эры) население достигало около миллиона человек. Но после эпидемии чумы в 1348 году количество жителей составляло двадцать — тридцать тысяч. Как писал Фрэнсис Генри Тейлор, «когда в 476 году столицу перенесли в Византию, в Риме началось тысячелетие средневекового оцепенения»[133]. Когда в середине XV века папа вернулся в Рим из Франции, население этого маленького полуразрушенного города, каким он стал в позднее Средневековье, постепенно увеличилось вдвое. Выросли дома, экономика улучшилась, начала развиваться строительная промышленность. Город стал космополитическим: тут жило довольно много французского и испанского духовенства, купцы, ремесленники и чиновники.

Поскольку многие жители Рима служили Церкви, а Церковь запрещала священникам вступать в брак, то пропорция мужчин и женщин в городе была неестественной. Распространилась проституция. Фактически она стала главной женской профессией в Риме. И всё же обет безбрачия того времени можно назвать довольно мягким. В эпоху Возрождения священникам запрещалось жениться, но у многих были любовницы и семьи, как у наследника Климента VII, Павла III. Этот папа открыто признавал и законнорожденных, и незаконнорожденных сыновей. (Законнорожденный сын Пьерлуиджи признавался таковым специальным папским указом. Такая же мера предосторожности была принята и в отношении будущего папы Климента VII его кузеном Львом Х, чтобы его могли избрать папой.)

Римляне, принадлежавшие к разным сословиям, жили среди великолепных развалин древнего города, хотя, конечно, не мраморных, а кирпичных и известняковых; остальные материалы растащили мародеры и местные жители. За редким исключением, как в случае Пантеона или позднеантичного собора Святого Петра и Латеранской базилики, стенные панели, усыпанные драгоценными камнями, и древние узорчатые полы были выломаны и переделаны в мозаики для средневековых церквей. В этой уникальной обстановке архитектура средневекового Рима, развивавшаяся среди колоссальных конструкций из вечного римского бетона, оставалась абсолютно классической по духу. Внимательные художники, такие как Рафаэль, осторожно изучали каждый уцелевший кусочек прошлого. Но никто не делал этого лучше, чем двое закадычных друзей: главный архитектор Италии XV века Филиппо Брунеллески и ее главный скульптор Донателло.