Коллекционная вещь

– Это тебе за несдержанность, – говорит Туша, выворачивая Невозмутимому ногу с такой страстью, что почти не слышно, как рвутся сухожилия и ломаются кости.

Прогноз: мощным коленом – в пах.

– А это – сам знаешь за что, – продолжает Туша, хватает Невозмутимого за яйца, отрывает от пола и пробивает его головой потолок. Такого пируэта даже я никогда не видела. Я аплодирую – насколько это в моих силах. Туша отходит в сторону, тело Невозмутимого падает к ее ногам, душа же устремляется в сторону прямо противоположную.

– Жаль, что видеокамера вышла из строя, – с деланным безразличием замечает Никки. – Между прочим, я привязана.

Туша развязывает веревку, а Роза тем временем пытается свыкнуться с мыслью, что в ее квартиру только что ворвались двое наемных убийц, чуть было не отправили ее на тот свет и уже успели получить по заслугам.

– Спасибо, – произносит Никки не совсем привычное для себя слово и одновременно натягивает юбку. – Как ты догадалась?

Туша улыбается. Улыбка эта наводит Никки на тревожные мысли. Ей начинает казаться, что Туша и в самом деле обладает сверхъестественной силой, однако дело тут не столько в сверхъестественной силе, сколько в подслушивающем устройстве, которое она подложила в принесенную назад вазу. Бессловесный тихо постанывает; Никки с остервенением бьет его ногой в живот.

– Я позвоню в полицию, – говорит Туша. – Полагаю, им доставит удовольствие поболтать с нашими друзьями.

– В полицию?! – Никки в ужасе. Никки в бешенстве. – Ты шутишь?

– У тебя есть другие соображения? – Туша – само терпение. Да, у Никки есть другие соображения, однако по здравом размышлении ей приходится от них отказаться. Она замолкает и в ожидании полиции развлекается тем, что время от времени бьет ногами своих жалобно стонущих обидчиков. Когда полиция приезжает, она, по обыкновению, застывает в подобострастной позе подмороженного цветка.

– Вам не больно? – спрашивает у Туши Роза.

– Нет.

Этого Роза постичь не в состоянии.

– Когда-то у меня на кухне поселилась мышь, – говорит она невпопад.

Чаепитие. Двадцатое

Обменявшись с представителями правопорядка мнениями о случившемся, они возвращаются. В их отсутствие меня – без малейшего энтузиазма – охраняют младшие чины Лондонской королевской полиции. Дверь вернули на место, уговорив ее не совершать больше необдуманных действий и выполнять свои привычные функции.

– Теперь если что моей квартире и грозит, так только поджог, – замечает Роза.

– Прости, – говорит Никки почти что искренне. – Я съеду, если хочешь.

– Не стоит. Зачем? Все, что могло произойти, уже произошло. На самом деле настроение у меня неплохое, ведь за последнее время на меня обрушилось больше несчастий, чем отпущено человеку на всю жизнь. Так что теперь, будем надеяться, меня ожидает бесконечная череда удач.

Из дырки в потолке, напоминающей по форме человеческую голову, льется музыка.

Чай заварен.

– И все-таки я не совсем понимаю, почему твоя приятельница Туша, вместо того чтобы уехать, сидела возле дома в машине, – замечает Роза.

– Если честно, я – тоже, – задумчиво говорит Никки. – Таких, как она, можно любить всем сердцем, но заставить уехать невозможно никакими силами.

– А кто такой Самогонщик? – любопытствует Роза. – Как ты назвала этих братьев? Налим?

– А кто такая Табата?

– Видишь ли...

– У Самогонщика... впрочем, не важно. Я-то знаю, кто их подослал. Это Лэл, брат одного моего клиента. Не помню, как его звали, – человек он был незапоминающийся. Зато клиент – первый сорт.

– А что, бывают клиенты второго сорта?

– еще бы. Некоторые из них – полное дерьмо. Знаешь, сколько этих мазохистов я на своем веку перевидала... Думала по глупости, с ними хлопот меньше. Первым таким клиентом был здоровенный шотландец, болван каких мало. Достает свой прибор и говорит: «Сделай мне больно». Больно – так больно, беру плетку и хвать ему по члену, не сильно, даже нежно, а он поворачивается и кулаком мне в морду. «Больно же, сука!» – кричит. Думала, он мне челюсть свернул. Поначалу кажется, что с мазохистами проблем не будет. Явится какой-нибудь коммивояжер из Азии, упадет на колени, будет ползать по полу, лизать тебе подошвы и молить: «Накажи меня, повелительница, я – ничтожество. Только захоти – отвезу тебя в Карачи, озолочу».

Он тебе и комнату пропылесосит, и окна вымоет, и обувь начистит – дел-то в доме всегда хватает. Со временем я этих мазохистов и к соседям посылать стала: цветы в садике польют, в туалете пол вымоют, в магазин сходят. С соседями ведь, сама знаешь, хорошие отношения невредно поддерживать. Потом я иначе развлекаться стала: одного клиента заставляла бардак в доме устраивать, в тарелки испражняться и все прочее, а следующего

– порядок наводить. Но мне и это надоело: вечно эти мазохисты за тобой ходят, только и ждут, что ты их либо кнутом огреешь, либо как-нибудь еще обидишь, спасу от них нет: в паб не сходишь, телевизор спокойно не посмотришь, да и проку от них в общем-то мало. Велела я как-то одному в ванной убраться, а он – ни в какую. Я его тогда так измочалила, что он мне полсотни накинул.