Коллекционная вещь

Миролюбцы непрерывно меняли место жительства, и наконец, спустя десятилетия невыносимых страданий и унижений, испытав самые невероятные лишения, заплатив за свое миролюбие расквашенными носами, проломленными черепами, грыжей и кровавым поносом, залитые мочой, которой их обильно поливали местные жители, они решили, что им придется лишить Агафона жизни.

– Тем самым мы изменим нашим принципам, – сказал один из них.

– Нет, нет, нет. Тем самым мы лишь отступим от них на секунду-другую. Надо будет бросить жребий, кому из нас это сделать.

Лишили они Агафона жизни или нет, я так и не узнала, поскольку меня, яйцевидный кувшин, единственное к тому времени достояние миролюбцев, забрал проходивший мимо спартанец, который изо всех сил ударил несшего меня в левое ухо, что повергло того в величайшее уныние, ибо он, страдая мучительной зубной болью, рассчитывал, что удар будет нанесен в челюсть.

– За деньги, – говорит Мариус, – нельзя купить то, что действительно хочется. Когда я был ребенком, у меня не было ничего. Тогда я этого не понимал. Почему-то считается, что иметь – значит приобретать. Да, у меня было ощущение, что мы недоедаем и мерзнем, но только теперь, вспоминая нашу холодную, темную комнату, я понимаю, каково нам было. Сколько сейчас ни ешь, за голодные годы все равно не наешься. Былого не вернешь. Ребенком я голодал, потому что у нас ничего не было, а сейчас, в старости, я вынужден голодать потому, что у меня есть все и я растолстел.

Мариус на диете – обхохочешься. Вместо пяти десертов ограничивается четырьмя. Сплошное лицемерие. Бывает, и от золотого слитка пахнет экскрементами – точно так же, как можно уронить золотую пылинку на кучу дерьма. От природы не уйдешь.

Мариус нервничает: он боится, что его люди могут выкрасть у него особняк и скрыться.

– За кирпичи можно ведь получить много денег, уверяю вас.

Роза приходит ко мне.

Кладет на меня руки, и я рассказываю ей, что делает любо-о-овь с предметом любви-и-и-и.

Любовь на расстоянии

Он любил игристое белое вино – но не шампанское. «Каждый раз, когда пьешь шампанское, даешь деньги французу», – говорил он.

Еще он любил, чтобы вино ему наливали молодые женщины – вовсе не обязательно стройные, или грудастые, или высокие, или блондинки. Он был неприхотлив. «И тебе не стыдно?» – спросили его однажды. «Жизнь коротка. Моя в том числе», – отвечал он.

У него была записная книжка с адресами всех женщин, с которыми он переспал (по понятиям сексуальных гигантов, их было не так уж и много), а также с адресами и с описанием многих женщин, с которыми он не спал, но за которыми ухаживал. Он посылал им поздравительные открытки на день рождения и на годовщину знакомства, а также скромные, но трогательные подарки, отвечавшие вкусам каждой в отдельности: тщательно подобранные серьги, роскошные наборы шоколадных конфет, редкие духи. Он очень любил делать покупки и часто приобретал подарок заранее, за полгода до дня рождения своей подруги, чтобы с его подарком не мог сравниться никакой другой.

Мысль о том, что он о ком-то забудет или кем-то будет забыт, была для него совершенно непереносима. «Нам необходима военная дисциплина, – говорил он. – Мы ведем войну против забвения. Всякий раз, когда кто-то нас забывает, умирает частичка нашего бытия».

Его любовь к женщинам была поистине безграничной; ничто не огорчало его больше, чем письмо, которое возвращалось к нему нераспечатанным оттого, что либо его подруга переехала, либо он ей наскучил. Он дарил женщинам цветы, он срывал с них одежды, он помечал в записной книжке дни их рождения, их любимый цвет и любимую музыку. Ложась с ними в постель, он говорил: «Нет тебя прекраснее» – и с его стороны это не было славословием.

И, несмотря на все это, разводился он трижды. Когда жена подымалась к нему в комнату и говорила: «Ты загубил мою жизнь!» – он приходил в неописуемую ярость.

После третьего развода он решил, что больше не свяжет свою жизнь ни с кем – и не потому, что пожалел себя, а потому, что не мог свыкнуться с мыслью, что женщина с ним несчастна. Была у него и еще одна слабость – глиняная посуда. У него имелись великолепные сферические арибаллосы с умопомрачительными рельефными изображениями и ваза с головой Горгоны, черепки которой числом двести тридцать шесть были найдены по чистой случайности.

Однажды поздно вечером, выглянув из окна во мрак ночи, столь же непроницаемый, как и мрак в его душе, он обнаружил вдали освещенное окно. А поскольку к чужой жизни он всегда относился с нескрываемым любопытством, он вооружился подзорной трубой, которую вместе с другими вещами оставил ему на хранение один его старинный приятель.

В подзорную трубу он увидел лестницу, ведущую наверх, в комнаты, одна из которых, судя по всему, была спальней, а другая – ванной. Он сидел в темноте, без всякого интереса взирал на эту лестницу и раздумывал над тем, можно ли понять, как устроена жизнь других людей, если незаметно наблюдать за ней со стороны. А вдруг тут скрывается некая тайна?