Колодец одиночества

Анна оглядывалась на Стивен: «Вот ты где, милая! Мы должны пойти к Джексону и поменять маме книги»; или: «Няне нужно еще несколько тарелок; пойдем же, купим их у Лэнгли».

Стивен была всегда начеку, особенно когда они переходили дорогу. Она смотрела направо и налево, ожидая воображаемого уличного движения, и поддерживала Анну под локоть. «Пойдем со мной, — распоряжалась она, — и осторожнее, здесь лужи, как бы тебе не замочить ног — держись за меня, мама!»

Анна чувствовала маленькую руку своим локтем и думала, что эти пальцы на удивление сильны; сильные и ловкие, они были похожи на пальцы сэра Филипа, и это всегда доставляло ей смутное неудовольствие. Однако она улыбалась Стивен, когда позволяла своему ребенку вести ее между лужами.

Она говорила: «Спасибо, милая; ты такая сильная, прямо как лев!» — пытаясь убрать недовольство из своего голоса.

Стивен была такой заботливой и внимательной, когда они с матерью куда-нибудь ездили вдвоем. Даже странная ее застенчивость не могла помешать этой заботливости, и застенчивость Анны тоже не могла спасти ее от этой заботы. Ей приходилось подчиняться этому спокойному надзору, старательному, мягкому, но удивительно упорному. И все же, была ли это любовь? — часто спрашивала себя Анна. Она была уверена, что это не та доверчивая преданность, которую Стивен всегда чувствовала к своему отцу, это больше походило на инстинктивное восхищение, смешанное с огромной терпеливой добротой.

«Если бы она разговаривала со мной, как с Филипом, я могла бы как-нибудь понять ее, — размышляла Анна. — Так странно это — не знать, что она чувствует и думает, подозревать, что всегда что-то остается в глубине».

Их поездки домой из Мэлверна обычно проходили в молчании, ведь Стивен чувствовала, что ее задача окончена, мать больше не нуждается в ее защите, когда кучер уже взял на себя заботу о них обеих — вместе с двумя норовистыми на вид серыми лошадками, которые на самом деле были благовоспитанными и добрыми. Что до Анны, она со вздохом откидывалась на спинку в своем углу, устав от попыток завязать беседу. Она размышляла, что, может быть, Стивен устала, или просто дуется, или, в конце концов, она всего лишь глупый ребенок. Может быть, ей следовало печалиться за этого ребенка? Она никак не могла это решить.

Тем временем Стивен, наслаждаясь удобной каретой, отдавалась калейдоскопу размышлений, тех, что принадлежат окончанию дня и иногда посещают детей. Склоненная спина миссис Томпсон была похожа на дугу — но не как у радуги, а скорее как у лука; если бы натянуть тетиву от ее ног к голове, можно было бы выстрелить из миссис Томпсон? Фарфоровые собаки… у Лэнгли были красивые фарфоровые собаки, они кого-то тебе напомнили; да, конечно, Коллинс — Коллинс и коттедж с рыжими фарфоровыми собаками. Но ты же пыталась не думать о Коллинс! Какой необычайный свет склоняется над холмами, что-то вроде золотой дымки, и от него тебе стало грустно… почему золотая дымка — это грустно, когда она освещает путь к холмам? Рисовый пудинг ничем не лучше тапиоки, хотя и не хуже, потому что он не такой липкий, а тапиоку никак не прожуешь, мерзость такая, все равно что сидеть и давиться собственной слюной. Тропинки пахнут сыростью — чудесный запах! А вот когда няня что-то стирает, эти вещи пахнут только мылом — но, конечно, Бог моет мир без мыла: ведь он же Бог, ему, наверное, никакого мыла не надо, а тебе надо много, особенно для рук — неужели Бог моет руки без мыла? Мама говорит о телятах и младенцах, и она похожа на Деву Марию в церкви, ту, что в витражном окне рядом с Иисусом, а тут вспоминается и Церковная улица, неплохое, в общем-то, место; Церковная улица — она ведь даже очень интересная; как весело, наверное, мужчинам, потому что у них есть шляпы и они могут их снимать, вместо того, чтобы просто улыбнуться… котелок, наверное, интереснее, чем шляпка из итальянской соломки — ее-то не снимешь перед мамой…

Карета гладко катилась по белой дороге, между крепких изгородей, что были все в листьях, усыпанные шиповником; громко пели дрозды, так громко, что Стивен слышала их голоса за быстрым стуком копыт и приглушенным шорохом колес. Потом исподлобья она вскидывала взгляд на Анну, ведь та, как она знала, любила песни дроздов; но лицо Анны было скрыто в тени, а ее руки спокойно сложены.

И вот лошади, приближаясь к конюшне, удваивали усилия, когда врывались через ворота, высокие железные ворота мортонского парка, преданные ворота, которые всегда оповещали о доме. Пролетали мимо старые деревья, потом загоны со скотом, где были вустерские быки со зловещими белыми мордами; потом два тихих озера, где лебеди выращивали своих лебедят; потом лужайки, и наконец — широкий поворот рядом с домом, который вел к массивным входным дверям.