Колодец одиночества

Она обернулась и увидела его, но лишь на мгновение, потому что ей показалось, что комната полна людей. Кто они, эти незнакомцы с несчастными глазами? Но разве это незнакомцы? Ведь это, конечно же, Ванда? И еще кто-то, с аккуратным отверстием в боку — Джейми, она сжимает руку Барбары; Барбара, с белыми цветами смерти на груди. О, как их много, этих незваных гостей, и они зовут, сначала тихо, потом все громче. Они зовут ее по имени: «Стивен, Стивен!» Живые, мертвые и еще не рожденные, они зовут ее по имени, сначала тихо, потом все громче. Да, и эти пропащие люди, ужасные братья из бара «У Алека», они тоже здесь, и тоже зовут: «Стивен, Стивен, поговори со своим Богом, спроси Его, почему Он оставил нас брошенными?» Она видит их омраченные лица, полные упрека, с загнанными, печальными глазами инвертов — глазами, что слишком долго смотрели на мир, в котором не было для них ни жалости, ни понимания: «Стивен, Стивен, поговори со своим Богом, спроси Его, почему Он оставил нас брошенными?» И эти ужасные мужчины, показывающие на нее дрожащими, белыми, изнеженными пальцами: «Ты и тебе подобные украли наше врожденное право; ты отняла у нас нашу силу и отдала нам свою слабость!» Они показывали на нее дрожащими пальцами.

Ракеты, горящие ракеты боли — их боли, ее боли, всей боли, сплавленной в одно огромное, всепоглощающее страдание. Ракеты боли, которые стреляют и взрываются, роняя на душу жгучие слезы огня… ее боль, их боль… все злополучие, обитающее «У Алека». Толкотня и шум этих бессчетных людей… они боролись, они затаптывали ее, они погребали ее под собой. В своем безумном стремлении обрести речь через ее посредство они рвали ее на части, погребая под собой. Теперь они были повсюду, они преграждали ей путь к отступлению; ни запоры, ни решетки не могли бы спасти ее. Стены падали и крошились перед ними; от криков их страдания падали и крошились стены: «Мы идем, Стивен, мы все еще идем, и имя нам легион — ты не смеешь отрекаться от нас!» Она подняла руки, пытаясь отразить их удары, но они обступали ее все теснее и теснее: «Ты не смеешь отрекаться от нас!»

Они завладели ею. Ее пустое чрево стало плодотворным — оно болело от своей страшной и бесплодной ноши. Яростные, но беспомощные дети ее чрева тщетно взывали о своем праве на спасение. Они обращались сначала к Богу, потом — к миру, и теперь — к ней. Они кричали и обвиняли: «Мы просили хлеба; дашь ли ты нам камень? Ответь нам, дашь ли ты нам камень? Ты, Бог, в Кого мы, отверженные, веруем; ты, мир, в который нас безжалостно бросили; ты, Стивен, что осушила нашу чашу до дна — мы просили хлеба; дадите ли вы нам камень?»

И вот остался лишь один голос, один призыв; ее собственный голос, в который слились эти миллионы. Голос, похожий на страшные, глубокие раскаты грома; призыв, подобный великим водам, собранным вместе. Ужасающий голос, от которого бился пульс в ее ушах, бился в горле, бился во всем ее существе, пока она не зашаталась, чуть не падая под этой пугающей ношей звуков, которые душили ее, стремясь вырваться наружу.

— Боже, — выдохнула она, — мы веруем; мы говорили Тебе, что веруем… Мы не отрицали Тебя, так поднимись и защити нас. Признай нас, о Боже, перед всем миром. Дай и нам право на существование!