Колодец одиночества

Если бы Мартин жаждал мести, сейчас он мог бы черпать ее полной мерой. Он почти не видел, как Мэри уступает свои линии обороны, одну за другой; как постепенно слабеет ее воля, ее суровая решимость держаться, ее непокорство, обязанное собой мужской стороне ее натуры. Об этом он не мог узнать никогда; это была тайна Стивен, и она умела хранить ее. Но однажды ночью она вдруг оттолкнула Мэри, вслепую, едва понимая, что она делает, и сознавая лишь то, что оружие, которое она сейчас отбрасывает, стало совершенно недостойным, оно оскорбляет ее любовь к этой девушке. И в эту ночь к ней пришла ужасная мысль, что ее любовь — сама по себе оскорбление.

Теперь ей пришлось дорого расплатиться за свое врожденное уважение к нормальным, которое не могли разрушить даже долгие годы преследования — эту добавочную ношу возложили на нее безмолвные, но зоркие основатели Мортона. Ей пришлось расплачиваться за тот инстинкт, который в самом раннем детстве заставлял ее почти благоговеть перед тем совершенством, что она угадывала в любви между своими родителями. Никогда прежде она с такой ясностью не видела все то, чего не хватало Мэри Ллевеллин, все, что с уходом Мартина утекло бы сквозь ее пальцы, может быть, безвозвратно: дети, дом, который этот мир будет уважать, узы привязанности, которые этот мир будет почитать священными, блаженная безопасность и покой, свобода от преследований. Мартин вдруг показался Стивен бесконечно щедрым существом, в его руках были все те бесценные дары, которых ее любовь-обманщица никогда не могла предложить. Только один дар Стивен могла предложить своей Мэри — и этим даром был Мартин.

Она ощущала все это, как во сне. Теперь она жила и двигалась, как во сне, едва сознавая, к чему приведет этот сон, и все же ее восприятие стало ярче. Этот сон был бесконечно убедительным, все, что она делала, казалось ясно предопределенным; она не могла бы поступить иначе и не могла бы сделать ложного шага, хотя и жила во сне. Как те, кто, пребывая во сне, без колебаний идут по краю пропасти, лишенные всякого чувства опасности, так Стивен шла по кромке своей судьбы, зная лишь один страх — ужасный страх перед тем, что она должна сделать, чтобы подарить Мэри свободу.

Повинуясь могучей, но незримой воле, которая овладела ей в этом сне наяву, она больше не отвечала на нежность девушки и не соглашалась на их любовную связь. Безжалостной, как сам этот мир, была она, и почти такой же жестокой, способной непрестанно ранить. Ведь, несмотря на очевидные опасения Мэри, она все чаще и чаще заходила к Валери Сеймур, и с течением дней Мэри охватывали подозрения. Но Стивен снова и снова наносила ей удары, и при этом отчаянно ранила себя, хотя она почти не чувствовала боли рядом с тем горем, что она приносила Мэри. Но, даже когда она наносила удары, казалось, узы между ними лишь крепли, с каждым новым ударом они связывали их все надежнее. Теперь Мэри всеми фибрами своей расстроенной и оскорбленной души цеплялась за каждое воспоминание, которое разворошила Стивен; за ту страсть, что питала к ней Стивен; за свою инстинктивную верность, которая была союзницей Стивен в битве с Мартином. Та рука, что сковала Мэри этими узами, казалось, была бессильна их снять.

Пришел день, когда Мэри отказалась встретиться с Мартином, она обернулась к Стивен, бледная и обвиняющая:

— Разве ты не понимаешь? Ты что, совсем слепая — или глаза нужны тебе лишь для того, чтобы смотреть на Валери Сеймур?

И губы Стивен оставались сомкнутыми, как будто она вдруг онемела, и она ничего не отвечала.

Тогда Мэри заплакала и крикнула ей:

— Я не отпущу тебя, не отпущу, говорю тебе! Это твоя вина, что я так тебя люблю. Я не могу без тебя, ты приучила меня нуждаться в тебе, а теперь… — ее словам, порожденным наполовину стыдом, наполовину дерзостью, приходилось молить о том, что не давала ей Стивен, и Стивен приходилось выслушивать эти мольбы от Мэри. Потом, не успев осознать своих слов, девушка добавила: — Если бы не ты, я могла бы полюбить Мартина Холлэма!

Стивен, как издали, услышала свой голос:

— Если бы не я, ты могла бы полюбить Мартина Холлэма.

Мэри в отчаянии обвила руками ее шею:

— Нет, нет! Все это не так… я сама не знаю, что говорю.

3

Первое слабое дыхание весны возникло в воздухе и принесло нарциссы на прилавки парижских цветочниц. Молодое вишневое деревце Мэри в саду снова выбросило листья и тугие розоватые бутоны по всей длине своих юных веточек.

Тогда Мартин написал: «Стивен, где я могу с тобой встретиться? Только наедине. Лучше не в твоем доме, если не возражаешь — это из-за Мэри».

Она назначила место. Они должны встретиться в Auberge du Vieux Logis[124] на улице Лепик. Они встретятся завтра же вечером. Когда она покидала дом, не сказав ни слова, Мэри думала, что она идет к Валери Сеймур.

Стивен села за угловой столик, чтобы ждать, когда придет Мартин — она пришла слишком рано. Столик оживляла новая скатерть в шахматную клетку — красный и белый, белый и красный, она считала квадраты, аккуратно следуя за ними пальцем. Женщина за стойкой толкнула в бок своего компаньона: