Читаем Колодец одиночества полностью

Хлысты щелкали, лошади шарахались; конь Стивен требовал полного внимания. Теперь у нее не было времени ни на раздумья о своих мускулах, ни на обиды — она могла думать лишь о том существе, чьи бока сжимали ее маленькие колени.

— Все в порядке, Стивен?

— Да, папа.

— Осторожнее, если встретится ограда; этим утром может быть скользко.

Но в голосе сэра Филиппа вовсе не было тревоги; на самом деле, в этом голосе слышалась нотка глубокой гордости.

«Он знает, что я не тряпичная кукла вроде Вайолет; он знает, что я-то совсем другая!» — думала Стивен.

3

Странный, неумолимый, разрывающий сердце лай собак раздался, когда они рванулись прочь от логова; крики охотников, привставших на стременах; топот подков, безжалостно несущийся вдоль длинных, зеленых, волнистых лугов. Луга летели мимо, как в окне поезда, струились назад; в ноздри ударял то острый запах лошадиного пота, то запах сырой кожи, земли и помятой травы — все внезапные, все мимолетные — потом запах широких просторов, запах воздуха, холодного, но пьянящего, как вино.

Сэр Филип оглянулся через плечо:

— Все в порядке, Стивен?

— Да, — Стивен, казалось, не хватало воздуха.

— Вперед! Вперед!

Они приближались к ограде, и Стивен чуть сильнее сжала бока лошади. Пони весело взял барьер с маху; на мгновение, казалось, он замер в воздухе, как будто на крыльях, потом снова коснулся земли и, даже не задержавшись, ринулся вперед.

— Все в порядке, Стивен?

— Да, да!

Широкая спина сэра Филипа склонялась над лопатками его охотничьей лошади; жесткие рыжеватые волосы на затылке казались светлее, когда зимнее солнце касалось их; и когда Стивен следовала за этой решительной спиной, она чувствовала, что любит ее целиком и полностью, что в эту минуту эта спина воплощает всю доброту, силу и понимание, существующие в мире.

4

Лисицу удалось затравить недалеко от Вустера; это была гонка до изнеможения, лучшая за сезон. Полковник Энтрим медленной рысцой подъехал к Стивен, ее ловкость позабавила и удивила его.

— Ну что же, — сказал он с улыбкой, — вот и вы, мадам, и ноги все еще по обе стороны от лошади — скажу Вайолет, что ей придется тебя догонять. Кстати, Филип, сможет ли Стивен прийти на чай в понедельник, пока Роджер не отправился обратно в школу? Сможет? Чудесно! А где лисий хвост? Я думаю, наша юная Стивен должна его забрать.

Странно это, но незабываемые минуты жизни часто связаны с такими мелкими событиями, которые приобретают легендарные пропорции, особенно в детстве. Если бы полковник Энтрим предложил Стивен корону Англии на красной бархатной подушке, вряд ли ее охватила бы такая гордость, которую она почувствовала, когда охотник вышел вперед и презентовал ей первый охотничий трофей — довольно жалкий, истертый маленький хвостик, которому выпало на долю столько трудных миль. На мгновение детское сердце подвело ее, когда она взглянула на мягкий меховой предмет в своей руке; но радость победы была так горяча, и она с таким восторгом сознавала свою храбрость, что забыла о горестях лисицы, помня лишь о победе Стивен.

Сэр Филип приторочил хвост к ее седлу.

— Ты хорошо скакала, — коротко сказал он, потом обернулся к распорядителю.

Но она знала, что сегодня не подвела его, потому что его глаза сияли, глядя на нее; она видела огромную любовь в этих грустных глазах, смешанную со странной тоской, которую она в свои годы не могла понять. И теперь многие широко улыбались Стивен, поглаживали ее пони и говорили, что он летает, как птица.

Один старый фермер заметил:

— Ему храбрости не занимать, да и хозяйке его, с позволения сказать, тоже.

На что Стивен вспыхнула и, не вполне искренне, сделала вид, что отдает все должное пони, разыгрывая скромность, хотя знала, что чувствует совсем не то.

— В дорогу! — позвал сэр Филип. — Хватит на сегодня, Стивен, твой бедный маленький дружок достаточно испытал за этот день. — Это было правдой, потому что Коллинс весь дрожал от возбуждения и выбивался из сил, пытаясь своими короткими ногами поравняться с тщеславными охотниками.

Ручки хлыстов поднимались к шляпам:

— До свидания, Стивен, скоро увидимся! Увидимся во вторник, сэр Филип, у Крума!

Охотники меняли лошадей, прежде чем отправиться к следующему логову.

5

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза