Колодец с живой водой

– Вот в этом-то ты от них и отличаешься. – Лина со вздохом подняла палец к низкому потолку. – Ну, что ж, придется открыть тебе один маленький секрет. Когда я приехала учиться в Штаты, меня поразило, что все, с кем я сталкивалась, целыми днями работали как заведенные, стараясь скопить побольше денег, чтобы купить на них обеспеченное завтра. В Никарагуа все иначе. Здесь люди живут сегодняшними проблемами и редко задумываются о том, что будет завтра. Они покупают только то, без чего не могут обойтись сейчас, а заботу о завтрашнем дне возлагают на Господа. Должно быть, именно поэтому мои соотечественники не особенно цепляются за свое земное существование. Нет, никто из них не торопится умирать, но и смерть не внушает им ужаса – в первую очередь потому, что они знают: даже их собственная жизнь не в их власти. Кроме того… – Она на секунду задумалась, словно подбирая слова. – А кроме того, они отлично знают, что могут лишиться жизни, как бы крепко за нее ни цеплялись.

Наверное, именно в эти минуты, когда я слушал спокойные объяснения Лины, и произошел тот перелом, который определил мою дальнейшую жизнь. Решающий поворот. Привычная ткань обыденности с треском разорвалась, и сквозь прореху проглянула реальность. Я буквально услышал этот треск. С таким звуком падают с наших лиц привычные маски, и мы начинаем понимать, что все наши претензии, наше притворство и наши потуги казаться кем-то, кем мы не являемся, – все это только шелуха. Мы распускаем хвосты и надуваем зобики, думая, будто чем-то управляем, но это в нас говорит наше тщеславие. Как и подавляющее большинство моих знакомых, я тоже потратил десятки лет жизни только на то, чтобы защитить себя от неприглядной, уродливой правды, от вонючего гамака и бутылки мутной воды на земляном полу. Но правда в том и заключается, что защититься от этого невозможно. Те, о ком рассказывала Лина, не питали иллюзий, подобных тем, с помощью которых я пытался отгородиться от реальности. А ведь я в самом деле верил, что моя смерть будет иной, что я не умру в грязном гамаке, лежа в луже собственной мочи, потому что сил подняться у меня не осталось, а помочь некому. Почему-то мне казалось, что я заслуживаю большего, лучшего. Я считал, что мои деньги, образование, социальный статус способны обеспечить мне красивую, достойную смерть… когда-нибудь потом. И, как верно заметила Лина, именно это и отличало меня от нищих никарагуанских крестьян. Они были бедны и едва умели читать, зато каждый из них твердо знал, что в конце концов непременно умрет. Как и все люди на земле, они рождались на свет, вырастали, женились и выходили замуж и могли познать любовь, радость и дружбу – или страдания, но для них все это было мимолетным, преходящим, временным. Сам я об этом просто не задумывался, а они, в отличие от меня, знали: все, что есть у них сейчас, – не навсегда. И чтобы постичь это, им достаточно было просто взглянуть на живой скелет в гамаке. Не задумываться о смерти – этой роскоши они не могли себе позволить. Они не могли даже притвориться, будто не помнят о ней, потому что смерть всегда была рядом, она заглядывала им в лица, и они принимали ее так же, как принимали в жизни все. И, глядя в глаза тех, кто окружал меня в темном и душном бараке, я понял, что всю жизнь сражался с тем, с чем человеку справиться не дано. В каком-то смысле я напоминал безумца, который, стоя на линии прибоя, пытается отталкивать от берега накатывающиеся на песок волны. Увы, только на пятом десятке я постиг, что повернуть прилив вспять ничуть не проще, чем заставить солнце светить ярче.

* * *

Прежде чем покинуть барак, мы побывали еще в нескольких крошечных комнатушках. В двух из них молодые женщины кормили грудью новорожденных младенцев. Когда я вошел, они даже не попытались прикрыться, и я невольно попятился, пытаясь спрятаться за спиной Лины, но она, обернувшись, поманила меня пальцем и, запустив руку в мой рюкзак, стала доставать пакеты с рисом и бутылки постного масла. Глядя на младенцев, которые жадно сосали, захлебываясь материнским молоком, Лина приветливо улыбалась. Улыбались и женщины – они были по-настоящему рады гостинцам и горячо благодарили нас обоих. Еще в одной комнате нас встретила совсем молодая женщина, под глазом которой я заметил старый, начавший уже желтеть синяк; она, впрочем, старалась его спрятать и поэтому смотрела главным образом не на нас, а в сторону.

Раздача продуктов заняла еще минут сорок, но не потому, что мы принесли с собой так много риса и бобов, а потому, что в каждой комнате Лина задерживалась, чтобы перекинуться с хозяевами хотя бы парой фраз. Рис, масло, бобы – казалось бы, пустяк, но еще сильнее, чем ощущение пустого мешка за плечами, меня согрели улыбки, которыми нас награждали эти люди.