Колодец старого волхва

Иоанн снова зажег свечку и вставил ее в светильник. На полу рядом с откинутой крышкой тайного лаза лежал обессиленный Галченя, а возле него — две связанные девушки. Иоанн склонился к Сияне и стянул с ее головы убрус, потом присел рядом с ней и принялся распутывать ремни на ее руках и ногах. Громча и Сполох тем временем развязали Медвянку. Обе девушки были напуганы, ушиблены и совершенно не понимали, что с ними происходило. Сияна разрыдалась от потрясения, а Медвянка только таращила глаза и хватала ртом воздух, стараясь отдышаться. Кое-как поднявшись, все выбрались из алтаря: Иоанн вел Сияну, Громча — Медвянку, а Сполох — Галченю. Увидев Галченю, Добыча и Живуля кинулись к нему, себя не помня от радости.

— Все я, все я виноват! — причитал Добыча, обнимая младшего сына. — В дурной час ко мне купцы пришли, в дурной час стал я их речи поганые слушать! Да кому ж на ум взбредет, что они нашими девками себе мир захотят купить! Да и сына моего чуть не зашибли! Ой, зачем я тебя отпустил!

— Двух сыновей чуть не зашибли! — напомнил о себе Радча и на всякий случай слабо простонал, опасаясь, как бы теперь Галченя не стал у отца любимым сыном. Он не был завистлив, но не всю же отцовскую любовь теперь отдать бывшему холопу! А Добыча многословно прославлял всех богов, Христа и Перуна, благодарил их за спасение Галчени, горячо благодарил гончаровых сыновей, которых еще вчера удостоил бы только косого презрительного взгляда. Его недавняя угрюмость сменилась живейшей радостью, и от этих бурных переживаний все его велеречивое тщеславие исчезло, как серый снег, смытый весенними ручьями. Теперь это был не склочный старшина замочников, с каждой обидой бегущий за воеводским судом, а только отец, счастливый избавлением от опасности любимого сына. И чумазого холопа больше не было — теперь Галченя стал так же дорог Добыче, как трое старших сыновей были дороги ему от рождения.

— И говорили еще, подлецы, будто ты в печенежском стане по своей воле остался! — восклицал Добыча, снова обнимая Галченю, и в голосе его странно мешались радость, что против всех ожиданий он видит сына живым, и негодование на его обидчиков. — Печенежская кровь, брехали, в степи потянула, печенег, дескать, печенег он и есть!

— Да что ты, батя? — Галченя посмотрел на отца, упрекая его не в том, что послал на такое опасное дело, а в том, что мог поверить в его измену. — Какой же я печенег? Разве я тебе не сын? Русичи меня выкормили, вырастили, на разум наставили. И сам я русич!

— Не казнись, человече, Бог от больших бед уберег, — утешал Добычу Иоанн. — Божий промысел во всякой беде убережет.

Под большими бедами он разумел дурную славу для епископа, но был искренне рад, что Бог уберег и Галченю, и обеих девиц тоже. Особенно он беспокоился за Сияну, чувствуя себя ответственным за нее и перед Богом, и перед людьми. Если бы Иоанн знал, чего задумали купцы, то ни епископ, ни сам митрополит Леонтий не помешали бы ему тотчас же рассказать обо всем тысяцкому. Но кому могло прийти в голову, что разбойники позарятся на саму воеводскую дочь?

— Божий промысел, говоришь? — ответил священнику Радча, отдувая волосы с глаз — ремешок со лба потерялся в драке. Он уже опомнился и мог рассуждать ясно. Приключения этого дня прогнали его обычную невозмутимость, и он говорил быстрее и горячее самого Сполоха. — Смотрите-ка: сперва Зайка Галченю услышала — она его спасла. Потом я ключ выковал — и я его спас. Потом мы девок от купцов спасли. Потом в драке и ты, отче праведный, кого-то спас кувшином своим, и Громча меня спас, и все мы друг друга спасли. А ты потом девок в алтарь затащил — тайный ход спас от народа, чтоб не расспрашивали, зачем их связанными в церковь волокли. Вот только купцов покуда никто не спас, да их и незачем… Это сколько ж всего выходит?

— Нечего и считать! — усмехаясь в темную бороду, ответил Иоанн. — Все это и есть Божий промысел. Где же человечьему слабому разумению столько успеть?

Теперь священник вовсе не казался похожим на лик с иконы. Для него последние события тоже не прошли бесследно, и он непривычно развеселился, хотя и старался это скрыть. Он не знал, что его оживившееся лицо сильно расположило к нему белгородцев и теперь они будут чуждаться его гораздо меньше.

— Значит, Бог нас всех спас? — спросила Медвянка.

— Уразумела наконец? — Иоанн повернулся к ней.

— Уразумела… На Бога надейся — да сам не плошай! Или скажешь, святой дух весь день ключ ковал?

— Экая ты упрямая! Это ведь Бог наставлял, кому что делать!

— И кувшином купца стукнуть тебя тоже Бог наставил?

— Ух! Бог посылает вам испытания, чтобы вы силу его узнали и милость.

— Мы и узнали — красивый пол в твоей церкви, а падать на него ой как больно! — воскликнула Медвянка, обиженно потирая бока. — Два раза меня роняли — это мне за что? И обручье посеяла — жди теперь, пока прорастет!

— Однако купцам-то туговато придется. Свои бы — еще туда-сюда, а то пришлые, чужие, — не пожалеют, — заметил Радча. — И товара им своего не видать. И пусть кланяются, коли самих в холопы не продадут.