Колодец старого волхва

Не лучше приходилось и людям. Как ни старались белгородцы и беженцы растянуть подольше свои припасы, они неудержимо таяли. А в городе — не в лесу: ни сосновой коры, которую можно по голодному времени добавлять в хлеб, ни зелени, ни съедобных короньев раздобыть было негде. Куски старого жесткого хлеба, которым хозяйки оделяли своих домочадцев, делались все меньше, и за каждой крупинкой жидкой каши гонялось в горшке несколько обгрызенных деревянных ложек. Хлеб и мед из амбара посаженных в поруб купцов тысяцкий велел раздать по самым бедным семьям, но вышло совсем понемногу. Начали умирать обессиленные старики, грудные дети, голодные матери которых не имели молока. Появились болезни, а у людей не было сил одолеть их, и даже Обережа не мог отогнать духов-губителей, набирающих силы во время людских несчастий. Тысяцкий послал челядь выкопать на одном из пустырей на окраине Окольного города возле стен скудельницу — общую могилу. Смерть вошла в Белгород, холодный дух ее таился в каждом бедном доме. Какой стеной от нее огородиться, какой сохой опахаться? На княжьем дворе был запас хлеба для дружины, но на весь город его не могло хватить. Берег свои запасы и епископ.

В Белгороде стали обнаруживаться покражи, даже разбой. Если виновных находили — чаще всего это оказывались неимущие беженцы, — то их, сильно побив, отпускали, — сажать их в поруб и кормить тысяцкий считал слишком накладным по нынешнему времени. Этак скоро полгорода в поруб запросится!

Явор теперь уже мог обходиться без постоянного присмотра Обережи, и волхв вернулся на свой двор. Совестливые соседи прибрали там после погрома и даже принесли понемногу новую утварь вместо поломанной. С богатых дворов Обереже каждый день приносили то хлеба, то мяса от коров, которых теперь быстро забивали одну за другой, но старый волхв почти все раздавал. Сам тысяцкий после погрома просил его жить потише, не раздражать епископа, и Обережа почти не выходил со двора, зато сами белгородцы зачастили к нему. Седой старик вдруг стал казаться опорой, как дуб, прямо стоящий под бурей, сгибающей березы и осины. и. Часто Обережа встречал гостей с такой вещью в руках, какую сейчас никто не ожидал увидеть, — с гуслями. Старинные, потемневшие, с вырезанной на верхней крышке птицей Сирином, гусли эти Обережа когда-то принес с собой в Белгород и ценил дороже всего, что у него было. Только их он запирал в ларь под замок. Во время погрома его двора этот ларь не заметили в углу — он был заговорен и от чужих рук, и от чужих взглядов.

— Гусли — божеское добро, Велесов дар! — приговаривал Обережа. — Кто без разуменья возьмет, и себе, и людям много зла натворит!

— Что-то ты, старче, не ко времени за песни взялся, — говорили ему. — Песнею-то сыт не будешь.

— Добрая песня всегда ко времени, — уверенно отвечал Обережа. — Не одно брюхо в человеке — и сердцем боги наградили его.

— Какое тут сердце, когда брюхо ко хребту присохло?

— Сердце в человеке крепко — и брюхо пустое укрепит.

Люди недоверчиво качали головами, но были и такие, кто понимал его. Злая беда прилетела на черных крыльях, высокие стены Белгорода не сдержали ее, и только дух человеческий мог выстоять там, где бесполезны оказались кирпичи и бревна.

Обережа устраивал гусли на коленях и принимался петь древние сказания, которые деды слышали от своих дедов.

Заводил Перун со Змеем битву великую,
Они билися да три светлых дня,
Они билися да три темных ночи,
И побил Перун Змея проклятого.
Тут Змей-то кровью пошел,
Стоял Перун у Змея да три светлых дня,
Стоял да три темных ночи,
А не мог крови переждать.

Люди слушали его, звуки струн и слова древней — песни завораживали, заставляли забыть о голоде, — прогоняли тоску, укрепляли дух. Побледневшие и но. темневшие лицами белгородцы вспоминали, что не их первых постигла беда и что они не одиноки в ней, Это была беда их древней родной земли. Длинные вереницы предков стояли за их плечами в борьбе с этой бедой, и за ними была победа. Ведь стоит этот город на исконной Змеевой земле, на рубеже степи, значит, можно одолеть степное многоголовое чудовище.

И взял Перун золото копье,
Бил копьем во сыру землю,
Бил да приговаривал:
«Расступись ты, Матушка Сыра Земля,
А пожри-ка ты кровь всю Змеиную! »
Расступилась Матушка Сыра Земля,
Пожрала кровь ту всю Змеиную.

И каждый из слушавших Обережу знал, что его родная Мать-Земля сильнее Змея, сильнее любой беды. Она даст сил своим детям, как давала уже много раз. И ради своей земли, ради ее прошлой славы и будущей жизни, можно вытерпеть голод и тревогу, постоять за Землю-Мать, как она веками стояла за своих детей.