Колодец старого волхва

Сознавали это и белгородцы. Не сдержав досады, кто-то из гридей быстро наложил стрелу и выпустил ее в печенежского княжича. Тот ловко уклонился от стрелы, и она воткнулась в землю возле ног его коня. На смуглом лице всадника с широко раскинутыми, словно крылья степной птицы, черными бровями не отразилось ни капли страха. Он подался вместе с конем чуть в сторону, но не думал бежать. Белгородцы схватились за луки и принялись стрелять в него, со стены слетело несколько копий. Но то ли тревога и досада застили очи белгородцам, то ли молодой печенег был заговорен от чужого оружия, ко никто из стрелявших не попал в него, все стрелы пролетели мимо и потерялись в густой траве под нековаными копытами печенежского коня. Вертясь вместе с конем, словно танцуя, ханский сын то приподнимался на стременах, то откидывался назад, играл с опасностью, зубы его ослепительно блестели в улыбке, он бросал людям на стене задорно-вызывающие взгляды, гордясь своей удалью.

Вместе со всеми на него глядела и Медвянка. Никто не был удивлен больше нее: сын печенежского хана показался ей очень красивым. Он не был похож ни на славянских парней, ни на тех печенегов, которых она видела в степи. Красота его угольно-черных бровей, блестящих темных глаз, темного румянца, белых крепких зубов, еще более ослепительных на смуглом лице, била в глаза и потрясала сердце. Его ловкость и бесстрашие не могли оставить Медвянку равнодушной, она бессознательно любовалась и восхищалась им, не понимая, что же с ней делается. Сердце ее содрогалось в горячей дрожи, она была околдована, и тем более это поражало, что она не ждала увидеть такое чудо среди племени Змея Горыныча. Против воли она желала молодому печенегу остаться невредимым в его опасной пляске и вздрогнула, когда стрела свистнула совсем рядом с его головой.

Выпустил стрелу один из гридей, стоявших на забороле неподалеку от Медвянки. Ханский сын обернулся, отыскивая глазами стрелявшего, словно хотел поздравить его с промахом. И взгляд его темных глаз, сверкающих, как отражение огня в глубине ночной реки, упал на Медвянку.

Она вздрогнула, словно обожглась о его взгляд, и застыла, замирая от непонятного, восторженного ужаса и не в силах отвести глаза. Это и вправду было колдовство, перед которым ее легковейное сердце оказалось слишком слабо. Медвянке казалось, что она — былинка на сильном ветру, березовый листок в бурном потоке и этот поток несет ее неведомо куда, а она беззащитна перед ним и целиком в его власти.

Печенежский княжич тоже задержал на ней взгляд и остановился на несколько мгновений, а потом вдруг резко развернулся и погнал коня к ханскому шатру. Медвянка отвернулась и села на пол, прислонясь спиной к ограждению заборола, закрыла руками запылавшее лицо, стараясь опомниться, почувствовать опору под ногами. Перед взором ее горел огонь, опаливший ее из глаз внука Змея Горыныча, сердце стучало, и она никак не могла унять дрожи. Нашарив на рубахе подвешенный с правой стороны оберег — костяную фигурку рыси, она сжала ее в руке, стараясь унять смятение.

Не меньше ее испуганная Сияна стояла возле подруги на коленях, тормошила ее и звала, причитала и взывала к Матери Макоши и к Деве Богородице, боясь, что Медвянку сглазит, испортит черный глаз враждебного чужака. Сила, ловкость и бесстрашие делали печенежского княжича еще более опасным врагом, а значит, тем более он был ей отвратителен.

— Эх, смотри, и железо его не берет! — с досадой и невольным уважением говорили белгородцы, глядя вслед ускакавшему невредимым печенежскому княжичу и жалея напрасно выпущенных стрел. — Это вроде старший Родоманов сын, я его в прошлый год видал. Это он со своими-то воями Мал Новгород разорил. Лихой вояка, ничего не скажешь, чтоб ему шею свернуть.

— Ежели старший, то это Тоньюкук, — сказал рыжебородый купец, загнанный в Белгород страхом перед ордой. — Мы с ними торговали прежде. Сей воин у них первым удальцом зовется.

— Горе он наше! — гневно и тревожно крикнула Сияна. — Змей проклятый! Красовался бы у себя в степи, а к нам бы не хаживал вот и был бы молодец!

* * *

Назавтра перед полуднем к стене снова подскакал тот печенег в ярко-желтых шароварах и с приувядшей березовой веткой в руках — видно, свежей не потрудился сломить.

— Эй, урус, даешь дань? — заорал он, разглядев среди людей на забороле тысяцкого Вышеню.

— Уж больно много вы хотите, — ответил тот. — Не знаю, соберем ли столько. Вот по закромам шарим, по сусекам скребем. Придется вам обождать.

Вчерашний совет тысяцкого с дружиной и старцами был недолог: для битвы не было сил, собрать требуемую дань не было возможности. Оставалось только ждать, надеяться на помощь князя, киевского посадника и других городов.

— Обождать, пока ты скребем по закрома! — согласился печенег. — Но это будет дороже. За тот один день, что ты медлишь, ты добавишь в дань та дева с волосами как мед! — Печенег указал плетью на Медвянку. — Хан отдаст ее своему старшему сыну Тоньюкуку. И всякий день дань будет на одна дева больше!