Колодец старого волхва

Ворча и гудя, толпа начала расходиться. На душе у всех было смутно, никто не понял, кто же в этом споре оказался прав. Перед глазами вставал то серебряный крест в огненном трепещущем венце, то Явор, едва стоящий на ногах, но заслонивший волхва, который его выходил. Орда — беда, что и говорить, но не так-то просто понять волю неба. То ли древние боги огневались на славян за то, что их обесчестили, и возглашают славу греческому и иудейскому Христу, то ли Христос гневается за то, что древние боги прочно живут в сердце, в мыслях, на языке каждого из недавно крещенных славян.

* * *

Добыча долго еще не мог успокоиться после событий этого бурного дня. Злился он и на Обережу, который победил его, даже не показавшись на глаза, злился на всех тех, кто срамил и стыдил его перед воеводскими воротами, и даже на тех, кто это слышал. «От всяких бед меня свободи, зовуща: Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя! » — в мыслях и вслух твердил он целый день, раздумывая, как бы поправить свое достоинство.

— Тебе бы, батюшко мой, не бога славить, а о доме порадеть! — в досаде упрекнула его жена на второй день. — Печенег-то наш лежит пластом, а по двору работать некому. Что же теперь, гончары, что его били, взамен него нам двор мести будут?

И тут Добыча вспомнил о тяжбе с гончарами, в которой тысяцкий присудил ему взять продажу с гончаров за увечья Галчени. Теперь была самая пора взыскивать долги. Добыча был не столько корыстен, сколько тщеславен, — ему были важны даже не шесть Меженевых гривен, а торжество над обидчиками. Сами боги жаждут скорейшего их наказания, иначе и быть не может, поскольку боги справедливы. И спеша исполнить волю богов, Добыча тут же перепоясался, взял шапку и отправился на воеводский двор.

Тысяцкий Вышеня посмотрел на него волком и сперва не хотел и слушать. С епископом Никитой, правой рукой и первой заменой самого киевского митрополита Леонтия, Вышеня ссориться не хотел и весь свой гнев обратил на Добычу. И епископ не вовремя взялся богов разбирать — не до смут, когда орда под стеной! А тут еще замочник полез, тоже, мученик Федор и Иван нашелся!

Вышеня уже велел гридям вывести Добычу вон, но епископ вступился за него. Он тоже не забыл, кто первым поддержал его против волхва. Вдвоем они напомнили тысяцкому его же собственный недавний приговор и заставили отдать приказание. Тут же десятник Гомоня взял трех гридей и вместе с торжествующим Добычей отправился взыскивать долги.

С одного двора они унесли три гривны серебра, с другого толстый сверток холста, с третьего увели блеющего барана. За время осады все съестное настолько вздорожало, что баран мог пойти и за три гривны, раньше на эти деньги можно было купить целое стадо.

В самом большом долгу перед Добычей оказался Межень. Гончар и в лучшие времена едва ли смог бы собрать шесть гривен, а теперь, когда люди из окрестных сел и весей не съезжались в Белгород на торг, найти столько серебра для уплаты продажи было и вовсе невозможно. Громча и Сполох, со стыда уже четвертый день не поднимая глаз на отца, усердно работали. Они даже не жаловались на то, что на обед и на ужин получают по горбушке хлеба и по луковице. Ожидая долгой осады, Межень велел беречь припасы.

— Больно много в них лишней удали, — с угрюмой досадой приговаривал он. — Не во вред будет животы подтянуть.

В первые дни после драки у колодца все умы были захвачены подошедшей ордой и поединком. Но теперь, когда волнение от этих событий улеглось, сыновья гончара вспомнили о своей новой вине и тоскливо подумывали, что Добыча тоже, уж верно, теперь о ней вспомнит. Они знали, что с их отца присудили взыскать шесть гривен, знали, конечно, и о том, что денег таких у отца нет и взять их негде. Горестно недоумевая, какой же злой дух во второй раз подряд толкнул их на драку, братья уныло ожидали неизбежного наказания, не находили себе места, вскакивали на каждый звук шагов по соседству или голос у ворот. Сбежать бы вовсе из дому, чем так мучиться, — да куда сбежишь, когда орда у ворот? Весь город был пойман в ловушку, а братья оказались пойманы вдвойне.

Когда Добыча забрал Галченю от Обережи, Живуля тоже вернулась домой. Теперь она не могла даже проведать Галченю и скучала по нему. На братьев она по-прежнему держала обиду и почти не разговаривала с ними. И это осуждение мягкосердечной и любящей сестры проняло Громчу и Сполоха сильнее мрачной ворчливости отца. Горько жалея о сделанном, оба брата положили себе впредь, ежели боги их помилуют, подружиться с Галченей и защищать его от обид и насмешек.

— И вот на другой день после шума в детинце на двор к Меженю явился десятник Гомоня с тремя гридями и с самим Добычей.

— Ну что, хозяине, нашел шесть гривен? — дозвавшись Меженя из мастерской, спросил десятник.

— Смеешься! — угрюмо буркнул Межень, отворачиваясь. — И в доброе-то время шесть гривен — беда, а ныне…

— А нет — забирает у тебя Добыча работника! — объявил Гомоня. — Так обычай велит, так тысяцкий приговорил, тому и быть!