Колодец в небо

В вечер, когда милиция нагрянула в проклятую квартиру, вся честная компания обмывала не что-нибудь, а утверждение Алика на роль, после которой не проснуться знаменитым невозможно. Пьющий вместе со всеми тот первый режиссер поколения за минуту до рокового звонка рассказывал, что «так и сказал худсовету – или Бехтерев, или никто!». Теперь, вцепившись в железные прутья, отделившие подсудимого от зала суда, Жанна вынуждена была сказать любимому, что этим заменившим Алика «никто» стал – смеху подобно! – тот хороший мальчик из питерской семьи, который за повернутым поперек комнаты шкафом в общежитии все студенческие годы становился невольным соучастником их любви. А первый режиссер поколения, у которого она пыталась искать помощи, резко прервал ее:

– Идиотка! Твой Алик подставил меня! Подставил весь проект! Господи, каким чудом они вообще еще фильм не закрыли! Ты представляешь, что такое привод в милицию?! Ты понимаешь, в каких тисках они теперь держат мой х…?! В каких тисках!

До той части режиссерского тела, которую мифические «они» держали в тисках, Жанне не было никакого дела. Ей было дело до другой фразы бившегося в истерике режиссера:

– Думаешь, после всего, что случилось, твоему Алику дадут сниматься в кино или выйти на сцену? И не мечтай!

Но она мечтала. И чувствовала, как все ее существо напряглось в единственном отчаянном желании – дожить, перетерпеть, протянуть эти два бесконечных года, а там… Там они увидят, как жестоко ошиблись. Став великим, в каком-то из своих интервью он все расскажет, он отомстит, он зароет тех, кто зарыл его. Нужно только надо дотерпеть до славы. Только дотерпеть…

Пытаясь вытащить Алика из беды, Жанна провалила сессию в театральном. Она и прежде, влюбившись, не слишком вдавалась во все эти тонкости системы давно почивших классиков. Выезжала только на темпераменте и природном обаянии. Большинство преподавателей ставили ей оценки больше из уважения к талантам Алика.

Теперь Алика рядом не было. Темперамент и обаяние без подпитки любовью почти бесследно испарились. В зеркале вместо вчерашней если и не героини, то вполне характерной инженю, виднелась некая загнанная лошадь с синими кругами под глазами. Выезжать стало не на чем. И ее якобы за профнепригодность и неуспеваемость, а на самом деле «после истории с Бехтеревым» просто от греха подальше выпели из училища. И, разумеется, из общежития.

Перед стоящей с чемоданом и двумя узлами своего и Аликового барахла девушкой встал почти неразрешимый вопрос – куда идти? Где, как и за счет чего (или кого) без денег, без профессии, без крыши над головой пережить эти два, нет, теперь уже один год, десять месяцев, восемнадцать дней до освобождения любимого.

Может, она и не нашла бы ответа на вечный вопрос «Что делать?», если б, на счастье или на грех, мимо не проезжал ответ. И она, словно в школе, заглянув в ответ задачи в конце учебника, списала его, так и не разобравшись, как задачу решить. А мимо проезжал человек, которого все звали Петруччо – Петр Остроградский, не первой молодости актер из так и не ставшего Алькиным театра, четвертое десятилетие выезжавший на единственно удавшейся роли шекспировского укротителя строптивиц, а дальше аккуратненько и пресненько отыгрывающего райкомовских секретарей и капитанов дальнего плавания.

– Уезжаешь? – заметил удрученно Петруччо, взглянув на чемодан и тюки. – Жаль! У меня пригласительный на два лица в Дом кино на премьеру…

Тюки были заброшены на заднее сиденье актерской пятерки, а ночью свалены в узком коридорчике его однокомнатной квартирки. Отнюдь не такой роскошной, как однокомнатная в мидовском доме, но все же…

Бескорыстный гуманист пригласил несчастную бездомную девушку переночевать, сам великодушно лег на кухне. Кухня была тоже меньше мидовской и без телевизора, но при сложенном столе раскладушку вместить могла. На этой раскладушке, упирающейся головой в кухонную плиту, а ногами в стоящий уже в коридоре холодильник хозяин и проспал три ночи. Пока Жанна не уяснила, что если она хочет дотянуть до возвращения Алика в Москве, и не просто дотянуть, но и прикопить немалую сумму, чтобы на какое-то время стать опорой приходящему в себя после тюрьмы возлюбленному, то у нее есть один путь – в кровать этого стареющего Петруччо. Вернее, это у Петруччо должен быть путь в свою, занимаемую Жанной кровать.

Близость с Петруччо показалась ей тошнотворной. Доселе в ее жизни, в том числе и в жизни сексуальной, был Алик и только Алик (первый подростковый опыт с быстро забытым одноклассником, родители которого уехали в деревню к бабушке сажать картошку, в расчет не шел). И само представление о сексе было сродни представлению о восторге.