Колодец в небо

– Стараниями ли Льва Давыдовича или же собственными способностями – судить не берусь, – но Наталья Ивановна Троцкая тогда заведовала в Наркомпросе отделом по делам музеев и охране памятников искусства и старины. Ее распрекрасные специалисты разбирались лишь в сносе памятников императорам и водворении на их место памятников революционерам. Прочих специалистов не хватало, и Троцкая, как говорильная машина, битый час уговаривала меня заняться этой работой. Я бы еще долго мучился, служить ли новой власти или не служить, принимать ли обещанный паек, выписанный воз дров и охранную грамоту против уплотнения квартиры или не принимать, но как только речь зашла о камеях, сломался. Согласился сделать описание сокровищ Патриаршей ризницы. Большая часть хранившегося в ризнице была не совсем по моей части – сокровища, спору нет, бесценные, но лишь в денежном исчислении – золото, бриллианты, жемчуга. Но хранились среди них и несколько уникальных камей. Одна, принадлежавшая Ивану Грозному, изображала Иоанна Лествичника из пантеона русских святых. Я знал, что во время польского нашествия в начале XVII века камея эта уже исчезала. Спустя какое-то время ее обнаружили в Вязьме у одного из купцов. За возвращение сокровища купец запросил у казны пятьсот рублей, камея была выкуплена и передана на хранение в ризницу. А рядом с этой много повидавшей русской камеей обнаружил я и другую, точно соответствующую описанию парной камеи, уменьшенной копии камеи Гонзага.

– Какую же из двух копий обнаружили вы? – переспрашивает Ильза Михайловна. – Римскую или средневековую?

– Этого я установить и не успел. Дни зимой коротки. Сквозь ризничные окна свет едва проникал. По ризнице и при свете дня шныряли крысы. Архимандрит Арсений, хранитель ризницы, отойдя подальше от охранников-красноармейцев, крестясь, уверял меня, что эта сама нечисть является в крысином виде и проклинает его за согласие служить безбожникам, но как, мол, не служить, если без него и последнее разворуют, а так он хоть воровать не дает. Стоило стемнеть, и оставаться в ризнице было небезопасно. Электричество, если помните, в тот год работало с перебоями. И я вынужден был подчиниться приказу охраняющего то ли меня, то ли сокровища от меня красноармейца и уйти домой, в надежде вернуться с утра пораньше и продолжить работу.

– Как же вы дотерпели до утра? – спрашиваю я, заметив, что даже теперь, десять лет спустя, при воспоминании о том дне точеный высокий лоб моего профессора покрывается испариной. – Так, наверное, ждут только свидания с любимой.

N.N. смотрит мне прямо в глаза.

– Вы угадали. Ни одну женщину, пожалуй, ни разу в жизни я не ждал так, как ждал встречи с той камеей. Хотел заснуть, не получалось. При свете огарка всю ночь искал в своих домашних архивах все, что когда-либо было написано об этой – или этих – камеях из легенды. Едва рассвело, стал собираться и пешком пошел в сторону Кремля, в надежде, что с подписанным Троцким мандатом красноармейская охрана пустит меня пораньше. Ризница действительно была окружена красноармейцами, только внутрь меня не впустили. Оказалось, что в эту самую ночь банда налетчиков, пробравшись в Кремль по какому-то таинственному подземному ходу, обчистила ризницу. И вместе с драгоценностями и золотом прихватила и Иоанна Лествичника, и мою камею из легенды.

– И ничего не нашли?! – разочарованно произносит Ильза Михайловна.

– Не то чтобы совсем ничего. Потом в одном из ювелирных магазинов случайно обнаружили жемчуг из ризницы. Стали выяснять, кто сдал, ниточка привела в Саратов. Там в квартире некого Константина Полежаева, а позже и в доме его брата Дмитрия нашли замурованные в стене слитки золота, двенадцать крупных алмазов, два великолепных изумруда, четыре цейлонских сапфира. Возможно, с сокровищами была и камеи, но, судя по рассказам очевидцев, чекисты, нашедшие клад, не сочли камни серьезной находкой, которую стоит возвращать. Рассовали по карманам и вспомнили о них, когда, принимая по описи сокровища ризницы, искусствоведы стали спрашивать, не было ли там знаменитых камей Ивана Грозного. Тогда и нашлись несколько камей, включая Лествичника, но моей камеи из легенды – видите, я уже зову ее своей – среди них не было. Она исчезла бесследно.

– Так вы и не узнали, видели ли древнеримский образчик или тот, что сделали в шестнадцатом веке?

– Не узнал. В ризнице, повторяю, было темно, а для работы с камеями нужен тонкий свет, идущий будто бы изнутри, из глубины камня. Только тогда можно определить особенности той или иной геммы. Описания я сделать не успел. Но рукам сейчас кажется, что это другой камень.

– Неужели средневековый мастер зашифровал в камне какую-то тайну? – приподнимает вверх бровь Ильза Михайловна.