Колодец в небо

– …Да, Вера Алексеевна, внук это мой. Отопление в школе прорвало, всех и отправили по домам. У Андрейки ключа от квартиры нет, вот и прибежал ко мне. До Эрмитажа от его школы ближе, чем до дома. Конечно, конечно! Он никому мешать не будет. Он у меня с детства приученный, как в музее себя вести. Он тихонечко по залам походит. Нет-нет, не заблудится. Андрюшка любой зал с закрытыми глазами найдет и посетителям еще подскажет. Что значит детская память! А я уже и путаться стала. Вчера представительные такие иностранцы спросили, как в ложу Рафаэля пройти, а я долго рассказывала, в каком зале налево, в каком направо поворачивать, и лишь когда они ушли, сообразила – я ж их к Микеланджело отправила. Вот позор-то! А Андрюшка сейчас со мной здесь, в Золотой гостиной, посидит, пока народу мало. А потом вниз в античный отдел побежит. Он камею Гонзага разглядывать любит. Другие мальчишки все этих «Неуловимых мстителей», да «Шайбу-шайбу» смотрят, а мой камеи разглядывает. Может, и неплохо это, а, Вера Алексеевна, чего ж запрещать?.. Нет-нет, он никогда ничего руками не трогает. Его ж все смотрительницы знают, ни одна еще не жаловалась… Так на чем мы с тобой, Андрейка, остановились? Ах да, что после у Анны Австрийской родилось двое сыновей…

– У той самой Анны Австрийской, что из «Трех мушкетеров»?

– Той самой! Только родились мальчики много позже мушкетерских описаний. Будущего короля Людовика XIV Анна родила в тридцать пять лет…

– И близнеца его в железной маске?

– Не было никакого близнеца. Наверное, не было. Что уж всем россказням Дюма-отца верить. Но брат у Людовика был, на четыре года моложе. Филиппа, герцога Орлеанского, Анна родила в тридцать девять. Вот уж кого старороженицей в клинике Отта бы обозвали, если они твою маму в ее двадцать семь старопервородком называли!

– «Старопервородок» это как?

– Это никак. Это неуважение к людям, Андрюшенька. А не уважать людей – значит себя не уважать. Жизнь – она как зеркало. Что ты ей покажешь, то она тебе и вернет. Ладно, давай лучше про герцога Орлеанского. Женился брат короля на дивной женщине. Все называли ее Мадам. Елизавета-Шарлотта или, как ее звали дома, Лизелотта Палатинская детство свое провела в Гейдельберге, где к тому времени уже почти триста лет существовал старейший в Германии университет. И вот папаша Лизелотты пфальцграф…

– Что такое «пфальцграф»?

– И сама не знаю, внучек. Слышу, экскурсоводы все повторяют «пфальцграф» да «пфальцграф», а что такое, кто такой, и знать не знаю. Так вот, пфальцграф этот Карл Первый Людвиг стал собирать произведения искусства и собрал редкую по тем временам дактилиотеку…

– Что такое дактилиотека, тоже не знаешь?

– Это как раз знаю. Дактилиотека – собрание резных камней. В библиотеках книги собирают, в фильмотеках – фильмы, а в дактилиотеках – камеи и инталии. Ты уже тысячу раз слышал, что все резные камни называются геммами. Геммы бывают выпуклые – тогда это камеи, и впалые, их еще использовали как печати, и тогда это инталии. Собрание гемм и есть дактилиотека. Карл Первый редкую дактилиотеку собрал. Когда править той землей стал уже брат Лизелотты Карл Второй, придворный библиотекарь составил научное описание художественных сокровищ. «Тезаурус Палатинской сокровищницы» называется. Что такое «тезаурус» и не спрашивай, не знаю. Домой придешь, в дедушкином словаре посмотри.

– А при чем здесь Анна Австрийская?

– А при том, что пришло Лизелотте время замуж идти, и отдали ее в соседнюю Францию, за сына Анны Австрийской Филиппа, герцога Орлеанского. То есть Анна Елизавете-Шарлотте приходилась свекровью.

– Как ты папе?

– Я твоему папе прихожусь тещей, а свекровью твоей маме приходится бабушка Люба. Если хочешь, чтоб рассказывала, не перебивай, не то сейчас наплыв экскурсионных групп пойдет, не до тебя будет. Замужество дало Лизелотте титул «Мадам», сына, тоже Филиппа Орлеанского, и сердце, разрывающееся между родительским домом и новой родиной. Когда Лизелотте было лет тридцать пять, Франция схитрила, будто отстаивает после смерти ее брата Карла Второго ее права на Гейдельбергский престол, и под этим предлогом осадила ее родовой замок. Замок был взят французами и предан огню, а не желавшие гореть укрепления пытались взорвать. « Едва лишь я подумаю о пожаре, меня охватывает дрожь, ибо я знаю, как свирепствовали в Палатинате больше трех месяцев. Всякий раз, засыпая, я вижу Гейдельберг в огне…»

– Это ты наизусть выучила, баушка?! И как ты столько запомнила, а еще говоришь, склероз-склероз!

– Ты сорок лет экскурсоводов, что по твоим залам водят группы, послушай, еще и не то запомнишь! Я, кажется, на всех языках уже рассказать могу…

– И на японском?!