Колодец забытых желаний

— Это не я. Приходили какие-то люди, пугали меня и разбили вазу. Говорили, что убьют, если ты не принесешь им деньги.

Федор изменился в лице.

Он изменился совершенно явственно — было одно лицо, а стало другое.

Он стиснул кулаки, присел на корточки и положил кулаки на диван.

— Мам… они тебя… избили?..

И с ужасом понял, что, если она сейчас скажет «да», он просто пойдет, отыщет подонков и убьет их. И вопрос о том, как спасти свою шкуру, не будет его интересовать вообще.

Никогда.

Он понял, что есть вещи, из-за которых он способен убить. Из-за которых меняется жизнь. После которых нельзя хныкать и жалеть себя.

Теперь все зависело только от ее ответа.

— Нет, Федь, — сказала мать, рассматривая его. — Пугали только сильно. Вот, вазу разбили.

Он расслабился, и стиснутые кулаки разжались на диванном покрывале.

— Мама, я разберусь со всем этим дерьмом. Ты мне веришь?

Она покивала.

— Вот и хорошо. Пойду воду открою.

И еще он вдруг понял, что в эти несколько минут разговора они были близки, как не были близки лет десять. Или больше.

Вероника едва успела выскочить из ванной, когда в дверь позвонили. Они оба кинулись открывать и столкнулись в прихожей.

Сердце у Вероники колотилось в горле.

— Федя, я сама открою!

— Нет, мама, пусти.

Она все стояла в дверях.

— Мам, пусти меня! Да что ты застыла-то?!

И она отступила. Отступила, но не ушла, выглядывала у него из-за плеча, готовая кинуться и сражаться за него, кто бы ни пришел: милиция, бандиты или из ЖЭКа.

— Доброе утро, — поздоровался Олег Петрович. — Надеюсь, за ночь ты больше ничего ни у кого не украл?

— Это что? — спросил Федор, пропуская его в квартиру. — Шутка такая, да?

— Да.

Следом ввалился Гена с громадной спортивной сумкой в руках.

Как только Федор увидел эту сумку, у него в голове как будто зажегся свет, и все стало ясно и понятно.

Они приехали и привезли коллекцию. Они на самом деле те, за кого себя выдают, а вовсе не прикидываются добренькими, чтобы заманить его еще в какую-нибудь ловушку, которая окажется страшнее всех предыдущих! Ночью, в бешенстве и тревоге за мать, он позабыл о них, а утром, когда рассказывал ей, вспомнил и больше уже не забывал ни на минуту.

Он ничего про них не знает. Им ничего не стоит обвести его вокруг пальца. Зачем им такой геморрой — возвращать коллекцию, валандаться с ним?! Они получили то, что хотели, и теперь им не может быть до него дела.

Но Олег Петрович сказал — я приеду.

Скорее всего, он тоже может обмануть, и тогда все усложнится в миллион раз. Если нынешним утром Федор чувствовал в себе силы противостоять каким-то там подонкам, то бороться с Олегом Петровичем глупо и бессмысленно, это он понял, как только его увидел вчера.

Эта мысль точила его, и, пока мать была в ванной, он несколько раз подходил к окну с ободранной калькой и смотрел вниз, но машины, похожей на подводную лодку, не было у них во дворе.

Он кусал ногти, смотрел вниз и ждал.

И вот дождался.

Гена со всего маху хлопнул его по плечу и сказал:

— Здоров,парень!

Протиснулся в комнату и вежливо поздоровался с матерью:

— Доброго вам денечка!

— Здравствуйте, — пробормотала мать. — А вы… кто?

— Мама! Я же тебе говорил!

— Меня зовут Олег Никонов, — представился Олег Петрович. — А вы мама… нашего Панурга?

Федор ничего не понял.

— Это моя мать, — счел нужным пояснить он. — Вероника Павловна. А это те люди, ну, я же рассказывал!

— Панург — это из Рабле, — скороговоркой выпалила мать. Ей было явно неуютно под взглядом Олега Петровича. — «Пантагрюэль». Панург проныра и бесстыдник.

— Зато у него есть чувство юмора и здравый смысл, — возразил Олег Петрович. — Как у нас с чувством юмора и здравым смыслом?..

— Не знаю, — растерялся Федор.

— Спасибо вам, — сказала Ника незнакомому человеку. — Вы его выручили вчера!

— Не по своей воле, — тут же возразил Олег Петрович.

— Все равно выручили, — тихо повторила Ника.

— Разрешите мне снять пальто?

— Да-да, конечно, — засуетилась Ника, — проходите, пожалуйста, располагайтесь!

Это «располагайтесь» было совсем уж некстати, и у Федора от стыда за мать покраснели скулы. Однако Олег Петрович не фыркнул оскорбительно и не сказал, что «располагаться» ни за что не станет.

А отец бы сказал, с некоторой гордостью за Олега Петровича подумал Федор.

Мать забрала у Никонова куртку — легкую, невесомую, с меховым пушистым воротником, пахнущую вкусным одеколоном, и повесила на вешалку поверх своего пальтишка. Куртка на вешалке выглядела странно, как будто на свалку случайно выбросили новенькое бальное платье.

Мать вернулась в комнату, где было очень много мужчин — так ей показалось с перепугу. Она прищурилась на Олега Петровича и потом перевела взгляд на Гену.

— Может, кофе? Или чаю?

Олег решил, что лучше соглашаться, — она была явно не в своей тарелке, и кофе с чаем ее отвлекут.

— А у вас есть молоко?

— Молоко? Ах, молоко! Да, есть, наверное. Вы хотите горячего молока?

Это «горячее молоко» понравилось ему. Собственно, ему и Панург понравился!..

— Нет, я хочу чаю с молоком. Очень крепкий чай и немного молока.

— И чай наливать в молоко, а не наоборот! — провозгласила Вероника и улыбнулась, как будто устыдилась.