Колодец забытых желаний

— Я на пять минут зайду к Василию Дмитриевичу, — сказал Олег, натягивая перчатку. — Ты меня подождешь или зайдешь со мной?

— Не хочу я больше видеть этого старьевщика, — объявила Виктория. — Он мне кресло не нашел, хоть и обещал! Я лучше тут посижу, в тепле. У нас такой ужасный климат!..

— Ужасный, — согласился Олег. — Славянские племена совершили роковую ошибку, решив здесь поселиться, тут я с тобой полностью согласен. Гена, ждите меня, я скоро.

— Проводить, Олег Петрович?

Вопрос был задан просто так, потому что его полагалось задать по сценарию. Сценарий следующий: мы производим впечатление на девушку сказочной красоты. Машина в сценарии шла в первой картине, а во второй должна идти вооруженная до зубов личная королевская охрана.

Эх, Олег Петрович, мне бы ваши денежки да ваши возможности, у меня бы такая охрана была, не то что девушка, сам президент бы позавидовал!..

— Провожать не нужно, — сказал Олег Петрович внушительным тоном — все в соответствии со сценарием. — Виктория, не скучай, я скоро вернусь.

И он выбрался на улицу, подышал морозным воздухом — как он любил мороз, ледяной застывший воздух, скрип снега, громкие голоса детворы, катавшейся с горки посреди лысого скверика!.. — и второй раз за сегодняшний день поднялся по хорошо знакомым обледенелым ступеням и толкнул примерзшую дверь.

— Василий Дмитриевич! А Василий Дмитриевич?! Вы где?

Рефлектор пыхал в полумраке раскаленным рыльцем, что-то тоненько звенело, как будто кто-то задел хрустальную подвеску на старинном торшере и звон все еще тянется, длится в тишине.

— Василий Дмитриевич! Вы в прятки играете? Выходите, будет вам!

Никто не отзывался, и звук постепенно затих, и Олег вдруг насторожился.

Что-то не так. Что-то явно не так.

— Василий Дмитриевич!

Слабый стон раздался из-за ширмы, и у Олега что-то взорвалось в голове, словно вспыхнула и погасла перегоревшая лампочка. Он еще постоял, а потом осторожно приблизился и заглянул за ширму.

В середине дня с работы вдруг нагрянула мать, а это в его планы никак не входило.

— Федька! — позвала она с порога. — Федь, ты дома, что ли?

Он сделал вид, что не слышит. Ему некогда было разговаривать с матерью.

Некогда и страшно.

— Федька! Ты почему не на работе?! Где ты?

Он сопел, застегивая неудобные «болты» на джинсах.

За дверью зашуршало, потом загремело, по полу знакомо зашаркали подошвы, и дверь распахнулась. Федор все никак не мог застегнуть проклятые штаны.

— Федя! — зачем-то удивилась мать. — Ты дома?!

Он молчал, сопел, застегивал.

— Федь, ты чего? Ты ж с утра на работу ушел! А?!

— Чего пристала, — пробормотал нежный сын себе под нос. «Болты» все никак не давались.

Мать помолчала.

— Да я не пристала, — грустно сказала она. Просто так спрашиваю.

— А ты не спрашивай. — Он наконец справился с железяками и схватил со стула рюкзак. Рюкзак потянул за собой штаны, а за ними потянулось еще что-то, и он с досадой сгреб одежду в огромный ком и швырнул обратно на стул.

Мать проводила ком глазами, хотела что-то сказать, но промолчала.

Федор протиснулся мимо нее в коридорчик — быстрей из дома, и чтоб не отвечать ни на какие вопросы, и не слушать претензий, и не видеть мать с ее жалостливым овечьим взглядом!..

— Фе-едь! Ты хоть полслова-то мне скажи!

— Чего тебе сказать?

— Ты почему не на работе?

— У меня выходной, — соврал он с ходу, и неудачно соврал. В этом вопросе мать была подкована хорошо.

— Да какой у тебя сегодня может быть выходной, когда ты только что два дня отгулял!

Он зашнуровывал ботинки — высокие, неудобные солдатские ботинки, вечно натиравшие косточку на щиколотке и собиравшие гармошкой бумазейные носки, нелепейшие, истончившиеся на пятке, унижающие его человеческое и мужское достоинство, но никаких других у него не было — ни ботинок, ни носков!..

— Фе-едь!

— Мам, я пошел, короче!..

— Куда пошел? А придешь когда? А?

— Когда, когда!.. Когда надо, тогда и приду!..

Мать еще помолчала.

— Ну, сегодня-то придешь?

Он шуровал на полке, искал завалившуюся шапку — куда без шапки в такой мороз! А на улице, может, придется долго простоять. Может, день целый, откуда он знает!..

— Сыночек, ты мне хоть чего-нибудь скажи! — И тон такой специальный, добрый, чтобы он почувствовал, как виноват перед ней. Перед ней все и всегда были виноваты.

Он ненавидел слово «сыночек» и ее просительный тон, и, кажется, в этот момент мать ненавидел тоже.

Он выпрямился, став сразу почти вдвое выше ее.

— Может, поел бы, Федь? А?

Она умоляла его, будто затягивала обратно в болото, из которого он мечтал вырваться всю жизнь и уже почти вырвался, немножко ему осталось, последнее усилие, самое последнее, малюсенькое усилие, и он будет свободен!..

Свободен, а там посмотрим!.. Может, окажется, что и он чего-то стоит, может, не так-то уж он плох и никчемен и из него будет толк!..

Про толк ему Светка сказала. Он бы сам не догадался.