Колодцы знойных долин

Кибитки и шалаши все так же чернели рваным войлоком, кособочились; играли дети в потрепанных одежках; у дымящихся очагов бродили голодные псы и любопытные козлята. Ноги, казалось, сами несли Амира.

Навстречу торопливо шагали два старика — Амир по походке сразу узнал муллу Хакима и бия Есенберди. Он остановился, поздоровался с аксакалами, но те прошли мимо, не ответив. Джигит со злой усмешкой посмотрел им вслед, потом повернулся в сторону бедняцкого аула. Какая-то нерешительность охватила его. Сбоку, из-за ближних кустов чия, послышались девичьи голоса, зазвенел звонкий смех. Амир вздрогнул, узнав голос Санди. Показались девушки, и он с безудержно забившимся сердцем пошел им навстречу.

Санди!.. Это была его надежда, то, что двигало им, не давая остыть честолюбию и мечтам. Не будь ее, вдруг исчезни, оборвись эта надежда, и он не представлял себе дальнейшего. Ничего, кроме холода, пустоты. Девушки в недоумении переглянулись: появление Амира было для них большой неожиданностью.

Медленно приближаясь, он все смотрел и смотрел на Санди, и девушки молча отошли в сторонку.

— Вот, — сказал Амир, подойдя к Санди. — Встретились…

— Да, встретились, Амир.

Голос Санди прозвучал спокойно, и во взгляде огромных черных глаз не было знакомого мягкого света.

— Ты очень изменилась, Санди. Похудела.

— Как живется в малом ауле, ты знаешь.

— Санди! Я хотел поговорить с тобой, я… — Амир замялся. — Теперь меня никто не осмелится унизить, как тогда.

— Ты постоял за себя.

— Да, постоял! — воскликнул Амир, почувствовав не то сожаление, не то усмешку в голосе Санди. — И теперь я кое-чего стою!

Санди промолчала. Она вспомнила, как вместе с отцом они летом поехали навестить родичей в аул Кожаса. Аул бывшего волостного поразил их шумом, плачем, суматохой. Оказалось, что в ауле побывали со сбором налогов алаш-ордынцы. Голосила какая-то старуха, проклиная белый свет. У нее забрали единственную телку. Дом полон детей, мужа нет. Узнав Оспана, она повалилась ему в ноги. «Их привел Амир, — плакала она, — твой приемный сын. Скажи ему — пусть вернет телку… Мой старший, Жумаш, в армии…»

— У меня есть все, кроме тебя. Ты относилась к нам одинаково, но я любил тебя и люблю больше всего на свете.

— Взаимность не выпрашивают, Амир! — с холодной сдержанностью ответила Санди.

— Я был вынужден уйти из аула. Конечно, многое изменилось за это время. Но скажи, что сделать ради твоего согласия? Скажи! — Последние слова Амир скорее выдохнул, чем проговорил.

Глаза Санди блеснули.

— Стань прежним, Амир. Верни людям отнятое.

— Где я найду то, что мне приказывали забирать и сдавать власти? — перебил он ее, горячась. Взмахнул рукой: уплывала, уходила надежда… Как остановить ее, вернуть? Глаза Амира смотрели сердито и упрямо. — Где? Может, мне стать вором теперь? Ты молчала, как и все, когда меня унизили! Тоже оттого, что я был пришлым?

Девушка вспыхнула:

— Что я могла сделать? Может, мне надо было броситься на стариков с кулаками? Махамбет…

Амир при упоминании о Махамбете не выдержал.

— Махамбет! — вскричал он, наливаясь злобой. — Я не хочу слышать о нем! Понятно? Он трус!

Черные брови Санди гневно затрепетали.

— Что ты шумишь? — Санди хотела сказать, что Махамбет выехал за ним следом, искал всю ночь. Что его уход был для них большой потерей… Но поняла, что все бесполезно и не это надо говорить Амиру.

— А ты стал хуже вора! — бросила она ему в лицо. — Ты…

Губы Санди дрогнули, и она крикнула, уже не помня себя:

— Уйди с дороги, слышишь? Уйди! Уходи!

Амир не шевельнулся. Он не слышал быстрых, затихающих шагов Санди. Не обернулся и не побежал за ней. В ушах долго стояло: «Уходи!» — тяжелое, неожиданное для него слово. Теперь он должен уйти из аула, отвергнутый девушкой, которую любит, осужденный ею. Все словно обернулось против него. Он судорожно, до боли в пальцах, сжал камчу. Хрипло выкрикнул что-то. Взметнулась правая рука и бешено несколько раз полоснула камчой землю.

Не сразу услышал он тихий, ласковый голос Калимы, которая звала его в юрту.

Адайбек проследил за взглядом Нуржана и увидел через дверной проем всадника, неторопливо приближающегося к аулу. Он узнал в нем Махамбета и опять вспомнил про табуны.

— Передайте Махамбету, чтобы зашел ко мне, — вполголоса распорядился он.

Амир на мгновение замер, услышав слова Адайбека, но тут же потянулся за пиалой, которую подала Калима.

Махамбет поздоровался, зайдя в юрту, и по знаку хозяина сел к чаю. Адайбек успокоился: по виду табунщика он понял, что ничего серьезного не случилось.

— Продолжайте, Нуреке! — попросил Адайбек.

— Ты никогда не боролся за власть, разве что обеспечивал победу своих сородичей. Кожас тебе многим обязан. Но сейчас я понял, что ты поступал верно.

Нуржан говорил, обращаясь к Адайбеку. Густой, басистый с перекатом голос с трудом справлялся с необходимым для доверительной беседы тоном, и глаза волостного подтверждали неискренность его слов: в них сквозило плохо скрытое презрение.