Колокол

Он стащил с покойника ботинки, снял носки, перевязал один с другим и подвязал ими челюсть. В кармане своей рясы нашёл платок, стряхнул его, расправил и накрыл им лицо покойного.

Могилу засыпали землёй. Дождь накрапывал мелкими каплями, после крупнее – и полил. Он будто смывал всё – и кровь на траве, и следы от тележки, что вели бороздой от кладбища к дому, и их всех очистил – Марию, падре и даже Жоэля; тот, казалось, и не заметил дождя. Вдруг что-то треснуло, громыхнуло над ними; Мария вздрогнула, падре бросил на землю лопаты.

– Не стойте под деревом, убьёт! – крикнул он.

Гром разразился пугающим шумом, ударил по лесу, сверкнул выше крон. Мария подбежала к Жоэлю, но тот и не двигался с места, будто прирос к могильной земле. Падре кричал, чтоб уводила парня. Мария не слышала ничего. Гром оглушал грозовыми раскатами. Треснуло дерево – и загорелось, вмиг осветив все белые плиты, что, как призраки, стояли вокруг. На землю упали мёртвые птицы, прямо под ноги ей и Жоэлю. Жоэль вскрикнул и побежал; Мария бежала за ним. Падре некуда было спешить; он поднял намокшие лопаты металлическими остриями вверх, да так и пошёл, будто надеясь, что кара настигнет его прямо сейчас. Молнии били в мокрую землю, но ни одна не попала в него.

– На всё воля Божья, – вздохнул тогда падре.

Где-то вдали бежали его дети, догоняя друг друга, так же как раньше. Ничего не изменилось с тех пор – так же сверкали их грязные пятки, так же длинные тонкие руки Марии пытались поймать чудно́го мальчишку.

32 глава

– Знаешь, чего я боюсь, Жоэль? – Ребекка сидела возле постели брата и пристально смотрела в стену, будто видела там что-то. – Я боюсь, что ты заговоришь. Я боюсь, что ты посмотришь на меня так, как смотрел тогда в лесу. Я видела тебя, Жоэль, я всегда вижу тебя, я хочу обнять тебя, забрать, прижать к себе, но ты всегда убегаешь. И я больше не могу тебя найти. Это я оставила тебя там. Я думала, из-за тебя они не любят меня; я не знала, что они никого не любят.

Ребекка посмотрела на спящего брата через пелену набегающих слёз. Он был каким-то расплывчатым и далёким, будто опять уходил от неё. Она закрыла глаза, вытерла мокрые щёки – и вот он опять перед ней, мирно спит, даже не слыша её.

– Мы живём в своих кошмарах, Жоэль, каждый в своём. – Она убрала волосы с лица спящего брата. – Как хорошо, что ты не видишь снов…

Жоэль всегда мирно спал; ей казалось, он так отдыхал во сне. Глаза его не шевелились под веками, дыхание было ровным, лицо спокойное-спокойное… Да, ей казалось, что он счастлив. Словно отдыхал от жизни, от себя самого, запертого в этом теле, убитого заживо, убитого ею. Ребекка отвернулась, закрыла лицо руками. Ей так нравилось смотреть на Жоэля, ей так больно было на него смотреть…

Ребекка вдруг посмотрела на подол своего платья – новое. Вчера она была в другом… Ах да, Люсинда сняла его вечером, когда её принесли домой. От вчерашнего дня почти ничего не осталось, Ребекка не помнила лица напавшего. В тот момент ей казалось, что это даже хорошо, если её убьют, но крик о помощи вырвался как-то внезапно, сам собой, в ту секунду, когда он стал лезть ей под платье. Так умереть она не могла. Она сама решит как. Ребекка встала с кровати Жоэля, осторожно и тихо, чтобы тот не проснулся, и пошла к письменному столу.

Никогда ещё Ирен Лоран не вставала так рано. Она зажгла почерневшую от копоти лампу – огонёк вздрогнул и осветил полкомнаты. За окнами уже всходил рассвет, но мадам Лоран ненавидела бьющее в глаза солнце, потому и закрывала всё плотными шторами, ни на миллиметр не пропускавшими свет.

Ирен не верила больше доктору: тот порошок, что он ей дал, на Фабьена никак не действовал и уже подходил к концу. От него Фабьену не становилось хуже – он всегда был одинаково пьян, и то, что можно было принять за недомогание, оказывалось обычным похмельем. Месяц назад ей показалось, что он наконец-таки помер; она даже успела написать записку гробовщику в город и отправить за ним Юбера. Тот же успел поплакать и осушить наполовину выпитую бутылку виски, что стояла рядом с кроватью покойного. Но муж её был всего лишь мертвецки пьян – настолько, что доктор не сразу смог прощупать его пульс. Когда же они собрались возле почившего, Фабьен так смачно чихнул, что чуть не уморил гробовщика, пенсне которого вылетело из глаза, а линейка, коей он измерял тело, с грохотом упала на пол. Тогда им пришлось откачивать гробовщика и с извинениями отвозить его обратно в город. Тот сказал, что если месье умрёт ещё раз, пусть обратятся в другое похоронное бюро.

Больше Ирен не могла надеяться на случай или на пилюли доктора, на которых даже никаких обозначений нет, да и Фабьен стал выглядеть лучше – может, этот доктор рассказал ему всё, а ей, Ирен, выдал пустышку или, того хуже, какие-нибудь витамины? От мысли, что ей придётся прожить с мужем до конца его дней или, не дай боже, до конца своих дней, мадам Лоран становилось дурно. Вчера, когда доктор принёс Ребекку в комнату, Ирен прошмыгнула в его кабинет и украла из саквояжа пару флакончиков с морфием.