Колокол

Майкл вцепился в стул. Духовная сила Имбера за ее плечами надвигалась на него, словно буря. Что за ирония, думал он, когда он хотел рассказать все об этом настоятельнице, она ему не позволила, а теперь, когда она хочет узнать, он ей не расскажет. Он желал ее совета, а не отпущения грехов и не мог просить о первом без того, чтобы не казалось, что он испрашивает о втором. Нет, настоятельница проявила бы терпимость. Но он почти с омерзением отворачивался от самой идеи обнаружить перед ней свое жалкое, запутанное состояние души. Историю с Ником она почти наверняка в общих чертах знала и что хотела понять, так это теперешний его настрой, а тут без истории с Тоби никак не обойтись. Начни он рассказывать всю эту историю, и он не сможет, это он знал, рассказать ее сейчас, не предавшись тому особому самобичеванию жалостью, которое он уже привык принимать за покаяние. Молчание в таком случае чище, лучше. Глянув вниз, он увидел положенную на бортик решетки, совсем близко к нему, словно его искушавшую, бледную, бесконечно морщинистую руку, которая была омыта слезами лучших, чем он, людей. Дотянись он до этой руки — и он пропал. Майкл отвел глаза и сказал:

— Нет, не думаю.

Настоятельница поглядела на него еще немного, пока он, чувствуя себя съежившимся, маленьким, усохшим, глядел в дальний угол комнаты за ее спиной.

— Вы непрестанно присутствуете в наших молитвах. Вы и ваш друг. Я знаю, как сильно печалитесь вы о тех, кто вверен вашим заботам, и о тех, кому вы пытаетесь помочь и терпите неудачу, и о тех, кому помочь вы не в силах. Положитесь на Господа и помните: Он по-своему и в свой час исполнит то, на что мы так жалко посягаем. Часто мы не добиваемся желаемого другим добра, но мы добиваемся иного, что рождается из наших усилий. Добро — это избыток. Куда мы щедро и от всей души направляем его, там и вступаем в созидание, которое может быть непостижимым для нас самих, и от того, что оно непостижимо, мы можем его бояться. Но из-за этого отступать мы не должны. Господь всегда может направить нас, коли мы того пожелаем, на высший и лучший путь, а научиться любить мы можем, только любя. Помните: все наши неудачи в конечном счете неудачи в любви. Несовершенную любовь не порицать и отвергать должно, но совершенной делать[47] Путь этот всегда вперед и никогда назад.

Майкл, теперь уже сидя к ней лицом, слегка кивнул. После такой речи он бы уже не доверил себе произнести хоть слово. Она повернула руку и подала ему ладонью вверх. Он взял ее, ощутив прохладное, сухое пожатие.

— Ну, я задержала вас слишком долго, сын мой. Я бы хотела повидать вас снова, немного погодя, когда уляжется вся эта суматоха. Постарайтесь не перетруждаться, хорошо?

Майкл склонился над ее рукой. Закрыв глаза, он поцеловал ее и прижал к своей щеке. Затем поднял на настоятельницу спокойное лицо. Он смутно чувствовал, что молчанием одержал духовную победу. Он чувствовал, что заслужил ее одобрение. Они оба поднялись, и, когда Майкл снова поклонился ей, она затворила марлевый экран и ушла.

Он постоял немного в тихой комнате, глядя на прутья решетки и белую закрытую дверцу экрана за ними. Затем затворил экран на своей стороне. Как хорошо знает она его сердце. Но наставления ее казались ему скорее чудом, нежели полезным внушением. Для деяния, которое надо совершить, он был орудием слишком запятнанным. Любовь. Он покачал головой. Быть может, только те, кто оставил этот мир, им еют право на это слово.

Глава 20

Нагромождения золотистых, пузырившихся облаков быстро бежали по небу, то заслоняя, то открывая солнце. День был из тех, что в марте радуют, а в сентябре утомляют. Дора сражалась с белой лентой.

Бессонная ночь вместе с тревогой за то, как ей теперь казалось, колоссальное предприятие, в которое она так очертя голову ринулась, довели ее чуть ли не до безумия. То, как Тоби, по ее определению, накинулся на нее в амбаре, в любое иное время привело бы ее в восторг. При воспоминании о его страстных ребячьих поцелуях, еще не остывшем в ее душе, на нее накатывала нежность, и она понимала, что не осталась тогда равнодушной к чарам этого упругого юношеского тела и свежего неуверенного личика. Но возбуждение от краткого объятия Тоби поглощалось большей заботой о колоколе. Она чувствовала себя жрицей, посвященной отныне обряду, который вообще личные отношения делали неважными.