Колокол по Хэму

Кладбище было заложено в 60-х годах XIX века, когда в катакомбах церквей Гаваны не осталось места для захоронений. Хемингуэй рассказал мне, что проект некрополя был выбран на основе конкурса, который выиграл молодой испанец Каликсто де Лора Карадоза. Архитектор спланировал кладбище на средневековый манер с узкими проездами, идущими под прямым углом; их смыкающиеся перекрестки разделяли похороненных по общественному положению и классам. Расположенное к западу от Старой Гаваны, ширина улиц которой едва позволяла разъехаться двум повозкам, кладбище казалось продолжением города живых в город мертвецов. Хемингуэй сказал, что, завершив проект и воплотив его на местности, Каликсто де Лора Карадоза умер в возрасте тридцати двух лет и стал одним из первых обитателей кладбища. По всей видимости, эта история забавляла писателя.

У главного входа на каменной плите был высечен латинский девиз: „Бледная смерть посещает лачуги и королевские дворцы“.

Рандеву было назначено на 2.40. Я оставил „Линкольн“

Хемингуэя в боковом проулке и подошел к восточным воротам чуть позже часа ночи. Все ворота кладбища были на запоре, но я отыскал дерево, росшее вплотную к железной изгороди, и перебрался через нее, тяжело спрыгнув на траву по ту сторону. На мне были черные куртка, брюки и шляпа „федора“, низко надвинутая на глаза. На моем бедре в кобуре с вытяжным ремешком висел „магнум“, свой складной нож я сунул в карман брюк, а в карман куртки положил мощный фонарь, взятый с „Пилар“. На плечо я набросил свернутую бухтой десятиметровую веревку, также с „Пилар“. Я сам не знал толком, зачем мне веревка – чтобы связывать пленников, устраивать ловушки, перебираться через заборы, – но решил, что будет нелишне захватить ее с собой.

Несколько месяцев назад Хемингуэй упомянул, насколько причудливо выглядит кладбище – состоятельные семейства Гаваны на протяжении почти восьмидесяти лет соперничали друг с другом, возводя все более пышные склепы и монументы, – однако я не ожидал встретить целые кварталы, заполненные образчиками надгробной архитектуры. Я держался вдали от пустынных тихих проездов, рассекавших кладбище, и пробирался узкими дорожками и тропинками между памятниками. В лунном свете мне казалось, что я очутился в каменном лесу – распятые Иисусы в предсмертной муке взирали на меня сверху вниз, вокруг высились замысловатые греческие часовни с фресками и белоснежными колоннами, над могилами, словно кружащие стервятники, парили ангелы, серафимы и херувимы; в темноте похожие на завернутых в саваны женщин маячили Мадонны с воздетыми кверху пальцами, которые напоминали револьверы, нацеленные в небо, готические мавзолеи с железными воротами отбрасывали черные тени поперек моего пути, тут и там виднелись урны, сотни дорических колонн, в тенях которых могли скрываться убийцы, и повсюду в прохладном ночном воздухе носилось зловоние гниющих цветов.

Накануне вечером я заглянул в местное туристическое агентство и купил дешевую карту кладбища. Я сверился с ней при свете луны, не рискуя хотя бы на мгновение включать фонарь. Я оказался именно в той ситуации, в которую агентов ОРС учат никогда не попадать – пришел на встречу, которая практически наверняка является ловушкой, на территории врага, не зная, сколько человек меня поджидают, полностью предоставив инициативу противнику.

„К черту“, – подумал я и, сложив карту, двинулся вперед.

Я отыскал саркофаг с лежащей навзничь фигурой человека в натуральный размер и статуей собаки у его ног. За ней полутораметровый шахматный слон стоял на страже у каменной плиты, под которой покоились останки одного из величайших шахматистов Кубы. Все верно, именно так указано на карте… отсюда было несколько сотен шагов до памятника студентам-медикам. Я обошел темный монолит и увидел, что это надгробие в форме кости домино с двумя тройками. В пояснении на карте было указано, что здесь лежит женщина, фанатическая поклонница домино, умершая от сердечного приступа, когда во время важной партии ей не досталась тройка-дубль. Я свернул налево. Неподалеку от доминошницы стоял приземистый памятник, буквально утопающий в цветах. Это была могила Амелии де ла Хоц. Хемингуэй с удовольствием поведал мне ее историю. Амелию похоронили в 1901 году, а ее ребенка – в отдельной могиле в изножье памятника; несколько лет спустя труп по какой-то причине эксгумировали и обнаружили дитя в объятиях скелета. Кубинцы обожали подобные легенды. Хемингуэй – тоже. Эта могила стала объектом паломничества женщин со всего острова, отсюда и громадный холм цветов. Они благоухали, словно все похоронные процессии, в которых я когда-либо принимал участие.