Колокола истории

Впрочем, в конце XIX—начале XX в. Россия в первый раз в своей истории на какой-то части своего социального пространства смогла накопить энный объем вещественной субстанции, организовать ее и создать, пусть для ограниченного социального контингента — адвокатов, профессоров, чиновников средней руки и т. п., — структуру повседневности буржуазного быта. Однако все это — эти люди, этот быт, эта субстанция, — просуществовал исторически краткий миг («есть только миг, за него и держись»), было не просто унесено ветром русской революции, в форме которой выступила очередная русская смута. Все это было со сладострастным ожесточением и злобой уничтожено. Как знать, быть может накопленная к тому времени субстанция превысила тот объект, который допускает Русская Система, который она требует для своего нормального функционирования. Иными словами, роскошь непозволительно, не по-русски поднялась над повседневностью. И ей — «под игом ущербной Луны» — «было указано». Серпом (по детородным органам) и молотом (по черепам).[8]

Думаю, что суть непереводимого на другие языки и трудно объяснимого русского слова «пошлость», того явления, которое за ним стоит (или, по крайней мере, существенно важный аспект этого явления), тесно связана с соотношением роскоши и повседневности. Пошлость — это триумф повседневности. Пошлость — это и есть повседневность в самом широком смысле, ставшая для себя единственной роскошью и ценностью, осознавшая себя в качестве единственно возможной в данных условиях формы жизни и, следовательно, намертво закупорившая возможность выхода за собственные рамки. Пошлость — это закупоренная повседневность. Это повседневность как единственный смысл жизни и единственная истина. Это — повседневность, переставшая испытывать потребность в роскоши, не только лишенная надежд на нее, но даже не имеющая никаких иллюзий подобного рода, забывшая или уже не знающая о ее существовании. Пошлость — это воронка, Мальстрем повседневности.

Пошлость — не автономная повседневность буржуазного общества, входящая в соприкосновение с другими автономными структурами и отделяющая себя от них. Это повседневность, стремящаяся охватить и поглотить, уподобив себе все (следовательно, и ненавидящая все — разумеется, кроме Власти, которая ей не по зубам). В этом смысле пошлость — неавтономная повседневность, млеющая перед Властью, боготворящая и одновременно ненавидящая Власть, стремящаяся стать изоморфой (хотя бы в форме властной, т. е. репрессивной, культуры повседневности, в частности — хамства, ибо хам — это и есть ситуационный господин, угнетатель, репрессор).

Автономная повседневность, стремящаяся к роскоши, представляет собой уникальное достижение капитализма. И в то же время — одну из его главных несущих конструкций. В этом воплощается суперсубстанциональность капитализма, позволявшая ему оставаться капитализмом даже в Великую функциональную эпоху XX в. Разумеется, фундаментом этого качества капитализма является субстанция, накопленная еще европейской цивилизацией. Надо сказать, что Европейская цивилизация как главное творение христианского исторического субъекта, который есть не что иное, как природоборческий дух (природоборческий не в смысле уничтожения природы, а в смысле покорения, переделывания ее, превращения в искусственную, исторически созданную субстанцию), — вообще одна из самых материально-вещественных по своей социальной сути. Иными словами важнейшим вектором социального развития европейской цивилизации как в феодальной, так и в капиталистической ее фазах было производство и накопление искусственной материальной субстанции в ходе постоянного наступления на природу.

Мир до сих пор считает чудом света египетские пирамиды. Но как заметил Ж.Гимпель, лишь за период 1050–1350 гг. н. э. одна только Франция перевезла камня больше, чем Древний Египет за любые, даже самые интенсивные по строительству 300 лет своей истории. Во Франции за этот период было добыто несколько миллионов тонн камня для 300 кафедральных соборов, 500 крупных церквей и нескольких десятков тысяч церквей поменьше — приходских. В Средние Века в Западной Европе одна церковь приходилась в среднем на 200 человек (21, с. 1–2; 22, с. 59). Огромное число монастырей и мельниц, замков и шахт — вот таким был старт европейской цивилизации в XI–XIII вв.! Постоянная вещественная денатурализация Природы реализовывалась европейской цивилизацией во имя духовного — Божественного. Постоянная и повседневная субстанциализация реальности диктовалась определенным религиозным, духовным отношением к этой реальности. Материя как бы тянулась, устремлялась к Духу (ср.: повседневность, стремящаяся к роскоши). Апофеоз этой массы вещества, устремленной ввысь, к Абсолюту, к Идеалу, — готика. В этом смысле Европейская цивилизация — готическая; в готике дан ее субстанциональный код, шифр.