Колокольчики Папагено

– Да, мне, но я ее продала. Там теперь живут другие люди. Академик с женой и сыном.

– Зачем же вы продали?

– Милая, ну зачем продают в таких случаях! Не из-за того, что мне наскучил вид на Кремль и Москву-реку. Ради денег, конечно. Надо же его на что-то содержать. Сам он теперь ничего не зарабатывает. Да и вообще беспомощный как ребенок.

– А раньше?

– О, раньше он был большим человеком. Официально – конструктором, а неофициально – создателем альтернативной идеологии. – Женщина посмотрела на Жанну со снисходительной улыбкой, показывая, что не ждет от нее понимания, поскольку когда-то и сама ничего в этом не понимала, пока ей толком не объяснили. – Тогда ведь жили в странном, загадочном обществе, устроенном по неведомым законам. Называлось все это социализмом, да еще развитым, но только называлось, не более того. Вы не застали, но я-то застала. Прекрасно помню, что в официальную чушь никто уже не верил, но замены ей не было. Поэтому в верхах не знали, куда поворачивать оглобли и что нас ждет. Вот и ставили эксперименты в лабораторных условиях: то Рерихи, то русский космизм, то Святая Русь. Николай предлагал свой вариант, и к нему прислушивались, его очень ценили. В Кремль не раз приглашали и на Старую площадь. У него был персональный автомобиль, и эта квартира, и прекрасные возможности для работы… Но потом все рухнуло, и случилось худшее – то, чего никто не ждал и не планировал в нашем плановом-то хозяйстве. Одно хорошо: квартиру я вовремя приватизировала и хоть что-то за нее получила. Николай же со своими идеями оказался никому не нужен, выброшен из жизни и превратился в бомжа.

– Зачем же вы его отпустили? – Жанна без приглашения села на топчан, покрытый безрукавкой, – села с такой уверенностью, что женщина робко на нее взглянула, словно сама ждала от нее подобного приглашения.

– Поссорились из-за чего-то. А кроме того, таких насильно не удержишь. К тому же он полагал своим долгом разделить судьбу соотечественников, оказавшихся на улице.

– Хотите чаю?

– Чаю?! – изумилась женщина. – А… вы… даете понять, что хозяйка здесь – вы. – Ее голос снова стал западать, словно клавиша. – Хочу. Но учтите, что у меня столько же прав, как и у вас, и это я могла бы угощать вас чаем.

– Какие церемонии!

– Вы чем занимаетесь?

– Шоферю. Цветы развожу по торговым точкам.

– Это заработок. Вы, наверное, миллионерша.

– Напрасно улыбаетесь. Свой куш имею. На каждой точке мне отстегивают за качественный товар. Если вам понадобятся розы, обращайтесь ко мне. Вам – со скидкой.

– Благодарю. Учту.

Женщина сняла со спины рюкзачок, как будто обещанная скидка позволяла и с ним почувствовать себя увереннее и на глазах Жанны достать из него принесенные вещи.

Жанна мигом метнула взгляд, отследила это намерение.

– А что у вас там? – спросила она равнодушно, будто бы без всякого интереса.

– Так… кое-что… – Женщина словно усовестилась: клавиша упрямо западала.

– Для Николая?

– Для моего бывшего мужа.

– Он же не в тюрьме, чтобы носить ему передачи. Знаете, что я вам скажу? – спросила Жанна, чтобы легче было высказать то, чего та явно не знала. – Знаете, что? Знаете?

Она словно перекладывала перед собой с места на место невидимые предметы.

– Ну, скажите… – Женщина вздохнула так, словно каждый предмет был ей отлично виден и не вызывал ничего, кроме скуки и уныния.

– Вы не тратьтесь и больше ничего такого не приносите.

– Какого такого? – Женщина не желала понимать значение слова, которое Жанна, напротив, слишком хорошо понимала.

– Такого, как у вас в рюкзачке. – Жанна взяла рюкзачок, продела руки женщины в лямки и повесила ей на спину, после чего удовлетворенно оглядела ее, оценила со стороны и добавила: – Теперь я буду тратить на него деньги. Это моя альтернативная идеология.

Глава тринадцатая Правительство ценит

…И тут откуда-то из толпы вынырнул бледнолицый, с подсиненными обводами вокруг глаз, столбиком морщин на бескровном лбу и морковно-красным затылком – ее англичанин. Впрочем, англичане не выныривают, а выносят себя как некую драгоценность, требующую бережного, аккуратного обращения, а главное почтительности к себе и самоуважения, поскольку кого же англичанину уважать, как не самого себя. Ведь все прочие в лучшем случае туземцы, а то и вовсе – мартышки. И лишь они одни – англичане, даже если и осквернятся, оскотинятся, вынырнут или приползут на карачках, что, конечно, случается редко или почти никогда. И это почти – им в выслугу и заслугу, как орден, как потомственное дворянство, как высшее право в первых рядах приветствовать королеву и салютовать от имени народа – всех тех, кто толпится в задних рядах…