Колокольчиковый колодец

– Аборский, – ответила она.

– Какой еще Аборский?

– Иннокентий Дмитриевич, собственной персоной, вот он, в нашем шкафу спрятался. Ишь ты, жулик чертов, адская душа! Я нашла его, Леня! – радостно воскликнула Людмила Львовна.

И она протянула ему старую визитную карточку, видимо, выпавшую из какого-то кармана. На ней золотыми буквами было написано:

Главный архитектор

Аборский Иннокентий Дмитриевич.

Причем, заглавные буквы были выделены жирным шрифтом и легко прочитывались, как АИД.

– Да, ты нашла свой аид, – вздохнул Леонид Семенович. В эту же ночь Людмила Львовна была доставлена в психиатрическую лечебницу.

После этих печальных событий Леонид Семенович занялся переоформлением фирмы, дав ей лаконичное название «Амнезия». Но недолго ликовал и сам Леонид Семенович, вскоре с ним приключилось нечто, что не может быть объяснено с точки зрения земной логики и здравого смысла.

Новые лирические откровения Бориса Ефимовича

После того, как Людмила Львовна была помещена в больницу, она сразу же успокоилась, словно именно здесь нашла, наконец, то, чего ей не хватало. Но главное, она нашла его, этого мерзавца, Аборского Иннокентия Дмитриевича и потому считала свою задачу выполненной.

Она совсем не думала теперь о Борисе Ефимовиче и потому, когда увидела его издали в больничном коридоре, то не сразу и узнала. К тому же он сильно изменился. Тут сознание Людмилы Львовны словно стало проясняться, и она остановилась, словно осененная какой-то догадкой.

– Я же в сумасшедшем доме, – подумала она, – там же, где и мой муж. И с нами произошла беда.

Ей навстречу неверной походкой шел человек, похожий на ее мужа, он был неухоженный, небритый, с многодневной седой щетиной и со страдальческим выражением лица. Он явно был не в себе и что-то бормотал, а в руке держал бумагу и карандаш.

– Неужели это мой Боренька? – подумала Людмила Львовна и окликнула его.

Борис Ефимович поравнялся с ней и неестественно громко воскликнул:

– Это ты, душа моя? Наконец, ты пришла ко мне! Ты посетила меня в моем изгнании!

– Да, Боренька, это я, – ответила она, – я пришла к тебе.

– Я заждался тебя, Люсенька! – снова как-то по-актерски воскликнул супруг.

– Тише, Боренька, тише, – успокоила она его, – а чем ты занят, что это за бумаги у тебя в руках?

– Я пишу стихи, – невозмутимо ответил он.

– Стихи? Разве ты когда-нибудь писал стихи? – удивилась она.

– Нет, но Лука Петрович посоветовал мне когда-нибудь этим заняться, и вот я последовал его совету.

– Лука Петрович, – еле произнесла она и почувствовала, что у нее опять начинает мутиться сознание.

– Да, – подтвердил он, – хочешь, я тебе почитаю сейчас свои сочинения?

– Нет, не надо, я не хочу, – ответила она испуганно.

Но Борис Ефимович уже встал в позу и начал декламировать.

Ты не хочешь, чтобы я читал стихи,
просто над тобой довлеют страхи.
Может, для тебя они плохи
от такого мужика-рубахи.

Был и я душой когда-то чист,

в Облепиховке я строил милой терем.
А теперь я гол, как этот лист,
и тот терем навсегда потерян.

Что же, я не волен над собой,

да и над тобою я не волен.
Говорят, я болен головой,
может быть, любимая, и болен.

Только что случилось – не пойму.

Ох, и поводил меня лукавый,
мне подсунув нищую суму,
и теперь я сирый и бесправый.

Все пройдет. Пройдет и эта боль,

да и бес когда-нибудь исчезнет.
У него своя, наверно, роль,
может быть, и он не бесполезен.

Борис Ефимович замолчал и опустил голову. Людмила Львовна стояла, потрясенная услышанным, и сначала не могла вымолвить ни слова. Кто-то остановился рядом с ними, слушая чтение Бориса Ефимовича, кто-то равнодушно прошел мимо, а они молча стояли посередине больничного коридора.

– Лука Петрович… это все Лука Петрович… – тихо сказала она, словно опомнившись от этого наваждения. И глаза ее загорелись недобрым огнем.

– Так это он все устроил! – воскликнула она, и тут голос ее задрожал. Теперь в нем слышалось негодование и справедливая ярость, – он, он!

Людмила Львовна бросилась к Борису Ефимовичу, но он по-прежнему стоял, опустив голову, и молчал.

– Боренька, приди в себя, какие стихи! Ты вспомни, это я, твоя жена, твоя Люсенька! Ты вспомни, что с нами произошло!

– Я уже обо всем передумал, – вдруг мягко ответил он.

– Давай выйдем на улицу, – предложила она, – здесь чудесный садик.

– За высоким забором, – заметил Борис Ефимович.

– Пусть за высоким забором, – воскликнула Людмила Львовна, – мне с тобой ничего не страшно. Я как тебя увидела, сразу ожила.