Колокольников –Подколокольный

– Очухалась, дурында? – озорно улыбнулась бабенка и принялась с удовольствием разъяснять, что народный артист П. – весьма продувной хитрый старый хрен, не озабоченный ничем, кроме благополучия своей семьи, но падкий на все, что бодрит, омолаживает и способствует, особенно если это бодрящее и омолаживающее – бесплатно. Знаем, плавали… Любитель по…ться на халяву – бабенка именно так и сказала.

А тут ты подвернулась, глазастая, молодая, ласковая… Да у него раз в полгода новая…

Она говорила вдохновенно, как увлеченный педагог, читающий любимый предмет.

Лиза понимала, что надо повернуться и уйти, но вместо этого промямлила:

– Нет, ну он же… Это не так… Мы же… Он мне так доверял… Детские фотографии показывал…

– С собакой, что ли? – весело спросила бабенка. – Или в Нахимовском училище?

Лиза молча смотрела в ее круглое, слишком здорового цвета лицо – то ли в солярии пересидела, то ли красненьким увлекается, – а бабенка полюбопытствовала:

– Кстати, а он тебе что-нибудь подарил?

«Браслет деревянный, с узором резным, и блокнотик очень красивый, ну, в смысле, кроме цветов», – чуть было не сказала бедная Лиза, но повернулась и пошла прочь – испугалась, что красноликая профессиональная сеструха вора в законе тотчас же, задорно хохоча, предъявит такой же браслет и блокнотик.

Через три дня Лиза уехала на ферму.

Вот это было плохое, и еще когда глядела в свой компот после явления жены народного артиста П., ромашки из гербария, а кроме этого – одно сплошное хорошее. Теперь Лиза искала в своем сердце боль, обиду или даже любовь – и не находила.

Но на отпевание решила все-таки съездить.

День был дождливый, на старом кладбище в центре Москвы пахло, как за городом. Возле большой двухэтажной церкви охранники вяло отгоняли нескольких дохленьких папарацци. В храме уже началось отпевание. Заказав заупокойный сорокоуст, Лиза встала справа и принялась разглядывать собравшихся.

Народу много, и все больше дамы, нарядные блондинки в черном, пожилые напудренные актрисы, похожие на больших ночных бабочек. Пахло цветами и ладаном. У гроба старушка с трясущейся головой – жена, лысый господин в очках – старший сын и привядшая женщина в монашеском одеянии, дочь Ариша, логопед-бессребреник.

В храм входили люди и теснили Лизу вглубь.

О, эти похороны художественной интеллигенции, особенно тех ее представителей, что до конца своих дней на виду!.. У гроба искренне горюют родня и близкие, дальше честно грустят «другие друзья», а уж начиная с третьего ряда, на задах, идет оживленное гур-гур похоронных тусовщиков, завсегдатаев – у кого что нового, кто где запустился, кто с кем, я тебя ищу, надо поговорить, слушай, тут намазывается такое дело, ты на поминки остаешься? Перетрем! У меня нет твоего номера… Похороны – это тоже тусовка, общественная жизнь, без которой сейчас никуда.

Но на этом отпевании было чинно и тихо. Напротив Лизы, с другой стороны гроба, виднелся кто-то высокий и очень худой, с отросшими седыми волосами, в задрипанной линялой куртке, похожей на рабочую одежду. Это еще кто? Лиза посмотрела попристальней. Человек почувствовал ее взгляд и встретился с ней глазами.

– Нет! – громко сказала Лиза, потому что узнала Толю Четвертова, но не поверила, что он может выглядеть так.

Читающий молитвы батюшка взглянул на нее поверх очков.

Толя попятился, пытаясь стать незаметным за чужими спинами, и начал торопливо пропихиваться к выходу.

– Нет! – крикнула Лиза, убеждая его подождать, и даже погрозила уходящему Толе пальцем. На нее зашикали. Она тоже стала пропихиваться в направлении выхода.

Выйдя на волю, увидела, что он быстро уходит по дождливой аллее в глубину кладбища.

– Толя! – позвала она.

Он ускорил шаг. Она побежала по лужам, подхватив длинную юбку.

Он свернул в боковую аллею, слился с черными мокрыми стволами, серыми оградами и крестами…

Лиза быстро устала бежать и села на огромный пень старого дерева на углу аллеи. Напротив была заброшенная могила, имя стерлось на плите, но лежал пластмассовый синий кораблик, старая детская игрушка.

Сдавило сердце. Первый раз в жизни не поняла, а ощутила, что дело к занавесу, большая часть жизни прожита… Человек, ненароком переломивший ее судьбу через колено, лежит в гробу, сожранный раком, усохший, хуже Ленина в мавзолее, и не на кого обижаться, никому ничего не предъявишь, не окликнешь уже никого…

А зачем все это и почему именно с ней и именно так – и спросить не у кого…