Колония

Он свернул рисунок, отнес наверх, в комнату, в которой спал, затолкал поглубже под кровать, подальше от Джеймса, который сейчас на утесах, отслеживает взглядом движение света, вправо-влево, вверх-вниз, вглядывается в поверхность камня, высматривая изменения и отличия, как когда выслеживает кроликов, подмечает, как свет проникает в трещины и впадины, как подмечает кролика, что скрывается в норке. А потом начинает рисовать, проводит долгие вертикальные линии, глаза и руки трудятся в согласии, изо рта вырывается гудение, он затемняет и высветляет, рисует и перерисовывает, один лист за другим. И вдруг разражается смехом. Я в вас превращаюсь, мистер Ллойд. Тронувшийся умом художник стоит на утесе, рисует, гудит, рука тут, на грани, пляшет в согласии с мозгом, крутится, вертится, выводит круги и петли, пальцы и мозг в полном согласии, чего не бывает там, в другом месте, где нужно убивать кроликов, ловить рыбу, снимать капусту, сажать картошку, дергать репу, собирать яйца, чистить стойла, где нужно слушать Франсиса, бабушку, мать, смотреть на нее, смотреть на них, смотреть, как они смотрят на меня.

Он нарисовал волны, разбивающиеся о скалу, море, бьющееся в утес, океан, накатывающий на остров. Нарисовал пену и водяную пыль, вода плещет, вихрится, страница за страницей, но не ухватить на бумаге грохот Атлантики, мчащейся к востоку от Америки, к юго-востоку от Полярного круга. А как рисуют звук, мистер Ллойд? Как изобразить рев битвы между океаном и сушей, морем и скалами? Дрожь звука в камне, раскалывающийся воздух? Гомон чаек? Крачек? Я рисую их с раскрытыми клювами, и все же они молчат.

Он еще глубже ушел внутрь себя, стал рисовать бакланов с раззявленными ртами, буревестников и крачек средь их суетливой какофонии, но ни разу не удалось ему воспроизвести энергию их кличей. Взрывные звуки. Как вот оно с записями Бан И Флойн, которые делает Джей-Пи. А я хочу этого добиться, мистер Ллойд. Чтобы в картинах была энергия. Чтобы картина издавала рев океана и крики птиц, когда будет висеть на белой стене лондонской галереи. «Симфония птиц и волн» Джеймса Гиллана. Да, я ее сам создал. Да, в моем возрасте. Очень сильная работа, молодой человек. Благодарю вас. Вы вундеркинд. Благодарю вас. Моцарт от живописи. Самородок.

Сенсация международного уровня. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Мистер Ллойд сияет от гордости. Не снимает руки с моего плеча, пока нас фотографируют корреспонденты. «Таймс», «Гардиан». Даже «Айриш тайме» прислала репортера на открытие выставки — нужно же запечатлеть этот прекрасный пример англо-ирландского сотрудничества в сфере искусства. Статьи в прессе. Одна за другой. Несмотря на все проблемы в Северной Ирландии и напряженные отношения между Дублином и Лондоном, грандиозная новая выставка, где показаны работы английского художника и его ирландского протеже, доказывает, что искусство важнее политики. Искусство как миротворец, искусство объединяет. Новая религия, не католицизм и не протестантство. Духовное переживание без посредства священников.

Он отвесил поклон, засмеялся.

И нигде ни одной рыбины, Франсис Гиллан.

Джеймс закрыл блокнот и пошел к будке — наводить порядок, рисовать, один лист за другим: птицы, кролики, море, утесы, но потом он проголодался, сильно проголодался, его потянуло домой. Он последил за кроликами, прыгавшими в траве, поставил три сети, размозжил три черепа и зашагал обратно к деревне, перекинув кроликов через плечо, засунув блокнот с набросками под мышку. «Торжество островного мальчика» Джеймса Гиллана. Он положил кроликов и блокнот на кухонный стол.

Кролики недурные, сказала Марейд.

Я их выпотрошу.

Есть хочешь?

Прямо жутко, мам.

Сейчас что-нибудь приготовлю.

Она вылила яйца на горячую сковородку, отрезала два ломтя содового хлеба.

Спасибо, сказал он.

Она села напротив, потянулась к блокноту.

Можно глянуть, Джеймс?

Только если рот на замок.

Хорошо, сказала она.

Она переворачивала страницы, медленно, останавливаясь на каждой, разглядывая работу сына.

Очень хорошо, сказала она.

Прямо как у него, мам?

По-другому. Но тоже хорошо.

Они рассмеялись.

Чего от тебя ждать. Ты ж моя мама.

Это меня ни к чему не обязывает, Джеймс Гиллан.

Она переворачивала страницы. Он ел.

Мне прямо кажется, что я сейчас там, Джеймс.

Слышу гул моря, крики птиц.

Он улыбнулся.

Я очень старался, мам.

Это я вижу. Очень хорошо.

Спасибо.

Птицы у тебя гораздо лучше, чем у него. Джеймс кивнул.

Птицы у него ужасные, мам. У них в Лондоне, видимо, птиц вообще нет.

А он что говорит? Про твою работу.

Он мало что видел. В последнее время. Своим

занят.

Художники, они все такие, Джеймс. Вечно заняты.

Она налила им обоим чаю, на столе скопилась лужица кроличьей крови, начала застывать.

Я поеду с ним в Лондон, мам.

Я знаю.

Буду там заниматься живописью.

Она погладила его по руке.

Да уж явно ты там не рыбу будешь удить, Джеймс. Он рассмеялся.

А ты справишься, мам? В смысле, если я уеду.

Она пожала плечами.

Кроликов не будет, мам.

Знаю, Джеймс.

Она прикрыла глаза. Открыла снова.

Бабушка что-нибудь придумает, Джеймс. Она

у нас такая.