Колосья под серпом твоим

Алесь тосковал без нее. И потому торопился, хотел сегодня решительно поговорить с Михалиной и как-то рассечь мережу, в которой они так давно запутались.

Дуб был отяжелевший уже, но все еще могучий дикарь. Косил кровавым оком и пугал, задирал верхнюю губу, показывая зубы.

Алесь как раз потчевал Дуба подсоленным ржаным сухарем, когда за стеной прозвучал и резко оборвался бешеный цокот копыт.

Дуб озоровал и не хотел брать. Встревоженный Алесь оставил его и пошел было к выходу, но в этот момент в конюшню ворвался красный от ветра и волнения Павлюк Когут.

– Что? – спросил Алесь.

Павлюк хватал ртом воздух, словно бежал он, а не конь. Наконец вымолвил:

– Раубича пошли громить!..

– Кто?!

– Люди Корчака.

– Ты что, сдурел?

– Да… Да… Убивать будут.

– Да не за что его!

Павлюк не мог знать о разговоре в челнах, когда Кондрат, страдая за дядькованого брата, навел людей Корчака на имение Раубича. Не знал он и о большом плане нападения, который вынашивал в душе бывший пивощинский мужик.

А Кондрат и Андрей ничего не знали о тайном мире между Алесем и Михалиной.

Произошло же вот что. Корчаку очень нужно было оружие. И ему, как и предвидел Иван Лопата, никак не удавалось поднять большое количество людей. Слухи о близком освобождении заставляли каждого притаиться и ожидать, как мышь под веником.

Не стоило ломать шею, когда все равно крепостное право вот-вот будет отменено.

Большинство мужиков ушло от Корчака по домам, хотя и помогали – «на всякий случай, а вдруг да понадобится». С четырьмя десятками людей он отсиживался в пущах.

О нем начали говорить – нестрашный. Ему позарез нужно было оружие. Черный Война, встретив однажды на лесной стежке всю гурьбу, издевательски поехал прямо на нее, лишь положив руку на пистолет и сверля людей подозрительным взглядом. Богдана боялись: «Словно сам черт ему помогает. Не иначе – оборотень», – и уступили дорогу.

А Богдан язвительно улыбнулся, вытащил пистолет и бросил:

– На, атаман. Возьми. На бедность.

Такого Корчак вынести не мог. Этот один наводит страх на всех столько лет! И месяца не проходит, чтоб молва не принесла новость: «Напал один на полицейский пост… Застрелил… Коней отбил и раздал…»

И Корчак, помня слова Кондрата, решил: «Раубич – будущий родственник Ходанских… Не стережется… Есть оружие… Одобрение и поддержка со стороны Когутов, а значит – и озерищенцев».

На Кроера идти было не по зубам: у того все еще сидели черкесы… Большой поход начать тоже нельзя: войска всюду. А Раубич не стерегся.

Корчак и так и этак тасовал карты. Выпадало одно – идти на Раубича.

…Ничего этого не знали Алесь и Павлюк. Недоумение владело Загорским.

– Откуда знаешь?

Павлюк, видимо не подумав, ляпнул:

– Стою с Кахновой Галинкой у тына…

– Что? С Кахновой?

Павлюк залился румянцем.

– Как же это ты так?… У собственных братьев… Ты как им теперь в глаза смотреть будешь?

И тут Павлюк рассердился:

– А что?! Сами виноваты. Друг другу дорогу уступают. Она мне сказала: «Обрыдли мне они, Павёлка…». И потом – люба она мне…

И тут юмор ситуации дошел до Алеся. Загорский захохотал.

– «И восста брат на братов, а племя на племя». Ничего, не было б хуже.

Сурово бросил:

– Дальше. Стоишь ты, значит, с Кахновой Галинкой…

– Оставь… Так вот, стою я, значит… Тьфу!.. И слышу, идут люди. А навстречу им человек поднялся на гребле…

Павлюк умолчал, что встал навстречу людям Петрок, любимый Галинкин брат.

– «Проследили, – говорит. – Раубич большинство людей на фест[144] отпустил. С ним в имении человек восемь». – «Хорошо, – говорит один из тех. – Двинем». – «Хлопцы, – говорит тот, что подошел, – вы хоть душ живых не губите. Сами души имеете». – «Цыц, не заедайся». Да и двинулись.

– Давно пошли? – побледнев, спросил Алесь.

– Подавно. Больше часа.

Майка могла еще быть там, Майка могла не успеть уехать… И еще он вспомнил глаза Яроша, темные глаза без райка, которые испытывали… Это отец Майки. Это просто Человек, живой, и слабый, и сильный. Одно неукротимое желание росло сейчас в душе: быстрее, быстрее спасать…

– Что же делать? – бормотал он. – Что же делать?

И вдруг понял, что делать. Снял со стены двустволку сторожа, патронташ.

– Сейчас ты поможешь мне, а потом… кликнешь людей здесь и поскачешь на Чекан. Раткевич теперь на хуторе. Поднимай всех. Скажи – Раубичи гибнут.

Стал выводить, на ходу надевая уздечку, огненного Дуба.

– Отваливай дверь.

– Что ты задумал?

– Потом будешь спрашивать. Отваливай.

Двери скрипели, отлетая от косяков, ударялись с лязгом о стены. Из конюшни доносилось ржанье.

– Как только крикну, гони коней! – крикнул Алесь.

– На глум? Перебьются же!

– Моя забота.

Спустя несколько минут в загон, словно поток лавы, начала вытекать лошадиная масса.

Удивленные неожиданной, во тьме, свободой, возбужденные кони вначале тихо. А потом громче и громче стали ржать, пока ржанье не превратилось в хаос звуков. Горячие двухлетки носились вокруг табуна, взбрыкивали и хватали храпами друг друга.

И Дуб, словно поняв, что происходит непорядок, заржал тоже, гневно.

Алесь видел, как кони подняли головы на тонких шеях и замерли. Слабый свет молодого месяца мерцал в настороженных глазах.