Колосья под серпом твоим

Раубич увидел вспененный табун, что жался подальше от огня. Перед табуном стоял, прижав уши, огромный жеребец и смотрел на пламя.

«Конь покойного Юрия. На нем он был, когда предупредил… Тогда, у кургана. Нет, никогда не пошел бы пан Юрий на заговор.

И этот… Действительно один. Прискакал и сдунул их, как пылинки. И увидел его на земле, очумевшего. Еще, может, подумал, что сомлел, как баба».

Ярош почувствовал страшное унижение. Он, мужчина, с восемью слугами, с оружием в доме, попал в руки этим свиньям и битый час терпел издевательства, словно ожидая, когда этот щенок явится на помощь. Один, с бесполезным, как тросточка, дробовиком в руках. Прискакал на помощь тому, кому «мстил презрением». Конечно, к таким надо скакать на помощь, разве они сами защитятся?

– Вставайте. Они не ранили вас?

Ярош неожиданно легко поднялся, начал было отряхивать грязь с живота и колен и едва не застонал.

Унижение раздирало его. «Один… Один… Боже мой, спасай меня от позора… спасай меня от этого спасения…»

Если б Алесь сказал то, что хотел сказать: «Быстрее, пан Ярош, они могут вернуться, а нас двое», – все, возможно, обошлось бы. Раубич увидел бы в его поступке простую смелость, желание помочь отцу девушки, которую любил.

Но он не сказал этого.

– Имеешь мою жизнь, – глухо сказа Раубич. – Надо будет – отдам.

– Зачем так?

– Я ее не хотел. Так разве не все равно, кому отдать?

– Пан Раубич…

– Я дорого дал бы, чтоб этой помощи не было.

– Брезгуете брать из моих рук? – оскорбленный, спросил Загорский.

– Не беру подачек.

– Отец… – сделал последний шаг Алесь.

Может, Раубич и понял бы, если б смотрел в глаза. Но он смотрел в сторону.

– Я ни о чем не просил. Ни вообще людей, ни лично вас.

Всадник вертелся в море огня. И, чувствуя, что он и сам такой же, Алесь сказал:

– Простите… Если б я знал, что это так, я прислал бы вместо себя слугу… Я имел смелость подумать, что я сделаю это лучше него… Видимо, напрасно.

Голос был грустный и строгий.

– Вы сегодня имеете право говорить мне все. Но потому я и не хотел жизни из ваших рук… И потому я принял жизнь из рук холопа, который разрезал мои веревки… – Раубич хотел хоть чем-нибудь удивить этого человека, посеять в нем хотя бы тень сомнения в том, что спас не он. – Хлопы лучше вас, – закончил он.

– Вы уже считаете эти веревки своими? – грустно спросил Алесь. – Быстро привыкли. А хлопы действительно лучше… Лучше нас… Они благороднее и благодарнее… Прощайте, Раубич.

И пошел к своему жеребцу.

Дважды он пытался сесть и опять опускал ногу на землю.

И лишь собравшись с силами, вскинул тело на спину Дуба.

Молча тронул со двора.

Табун медленно потянулся за ним, покидая дом, в окнах которого плясало зарево.

Одинокий всадник вертелся в море огня…

* * *

Жизнь шла себе и шла, словно ничего не случилось, и дед по-прежнему боролся за наиболее справедливое освобождение людей.

Еще раньше император поручил генерал-адъютанту Якову Ростовцеву, который когда-то подал свое предложение[145] отмены, руководить подготовкой реформы, тем самым одобрив его мысль и дав понять, что проекты губернских комитетов устарели. Для редактирования их в марте были организованы вспомогательные учреждения при главном комитете – редакционные комиссии, которые тогда же принялись за дело под руководством Николая Милютина.[146]

Люди Милютина и он сам были все же лучше многих. Не либерализмом, а тем, что это были обычные люди. Любопытно: что могло б произойти, если б освобождение, пусть номинально, поручили бывшему шефу жандармов, а в то время председателю Государственного совета и комитета министров Алексею Орлову? От прошлого у него остались определенные наклонности. В настоящем было полное физическое и моральное падение, доходившее до того, что он молчал, ползал по полу и ел из поставленной перед ним миски, как собака.[147] Полностью выжившее из ума животное с замашками жандарма больше года занимало этот пост. Не первый и не последний случай. И после этого кто-то мог сказать, что «История города Глупова» – пасквиль.

Так называемые «сливки общества», растленные насквозь, выжившие из ума от вырождения, руководили людьми, которые во всех отношениях были выше и лучше их. Внутренними делами России три года руководил Бибиков, один из наиболее ярых мистиков того времени. Он регулярно по ночам вызывал дух покойного сына, который умер в Дрездене, и как будто бы беседовал с ним. И такие люди могли говорить безвольному царю слова благодарности за то, что он освободил «20 millions de pauvres petites chevilles».[148] Даже демагогу Валуеву это не понравилось.

Бедные «винтики» выполняли самую высокую миссию на земле – заставляли землю рожать. А те, кто сидел над ними, – органчики, спириты, верноподданные болваны, эротоманы и педерасты, животные, которые ели с пола, – какую миссию выполняли на земле они?! Никакой, кроме организованного грабежа, прожигания жизни и высасывания последних соков из этой несчастной земли.