Колосья под серпом твоим

И вдруг сверху донесся странный тупой треск. За ним, двумя секундами позже, еще. Треск был такой, словно кто-то клиньями раскалывал дерево. Содрогнулся потолок. Встревоженный Валуев пошел к лестнице и начал подниматься наверх. Снизу, обгоняя, спешили дежурный офицер, красавец с белыми волосами, и двое караульных. Упало что-то в гербовом зале. Валуев подошел к двери и остановился, потрясенный. Вдоль паркета протянулась трещина, выбитые дубовые планки паркета разлетелись далеко по полу.

– Что такое? – спросил Валуев.

Офицер смотрел с ужасом. На полу, у его ног, туго обтянутых блестящими сапогами, лежал разбитый вдребезги герб Минска.

Но дежурный смотрел не на герб. Валуев проследил за его взглядом и почувствовал, как и у него пробежали по спине мурашки.

Герб ударился так сильно, что свалилась корона с другого герба, что висел напротив, на стене, где не было окон.

Упала корона с государственного герба.

Офицер умоляюще сложил руки:

– Пожалуйста… Ради бога, никому не говорите. Господи, что же делать? Такое зловещее происшествие! Придется распустить слух, что свалилась только корона с минского.

– И я вам так советую, – с улыбкой сказал Валуев.

Они смотрели на разбитый в щепу паркет.

– А сегодня еще и годовщина со дня смерти Петра Великого, – сказал офицер. – Боже мой, боже!

XIV

– Так, – сказал Кастусь. – Разные слухи ходят об этом падении. Вот оно, хлопцы, какое дело. А поскольку освобождение, как говорят, на носу, то нам нужно быть на местах.

Хлопцы, человек пятнадцать, и среди них Алесь, Мстислав, Ямонт, Звеждовский, сидели в комнатенке неуютной петербургской квартиры. За окнами была теплая зима, шел дождь со снегом.

– Говорят, вот-вот по Московскому тракту отправятся около сорока генералов свиты и флигель-адъютантов, – спокойно сказал Звеждовский. – Для наблюдения за ходом крестьянского дела. Бутков наделил каждого официальным чемоданом с официальным ключом и за печатями. В чемоданах повезут новые положения о крестьянах и сдадут губернаторам.

Звеждовский в блестящем штабном мундире выглядел очень эффектно.

– Что мы должны делать? – спросил Мстислав.

– Изо всех сил сдерживать крестьянские выступления, если они будут, – мрачно сказал Кастусь. – Не время для крови. Да и потом – какая от них польза, от разрозненных? Вот когда почувствуют на своей спине, что такое царская воля, – тогда будем бить в набат.

– И все же жаль, что не начали готовиться раньше, – сказал Алесь. – Удобный момент. И в Варшаве заговор.

– Смели они варшавский заговор, – сказал Ямонт, – обманули… Ну что ж, поедем. Брошу университет. Сошлюсь на больные глаза.

– И все же потерпим, хлопцы, – повторил Кастусь. – А то и с нами получится, как с бедными хлопцами из кружка Витковского. Разогнали, арестовали. А из-за этого провалилась организация Виленской гимназии. Первый провал. Пять месяцев минуло, а вспомню – сердце болит. Кто там остался, Алесь?

– Мало. Далевский Титус, Богушевич Франтишек, еще несколько человек и мой брат. В глубокое подполье ушли хлопцы. Видел я старшего брата Титуса – Франтишека. Сокрушается страшно. Есть и у них нелегальная организация, возглавляют ее он да Гейштор Якуб, а Франтишек говорит: словно осиротели они без молодых.

– А ну их к дьяволу! – сказал Мстислав. – Сопляки панские, белая кость!

– Правильно, – неожиданно поддержал Звеждовский.

– Но-но! – возразил Мстислав. – Сам давно ли был белым?

– Ты же меня перевоспитал, – засмеялся Людвик.

– Да уж, – буркнул Грима, – ты, Людвик, расскажи, что слышал во дворце.

– Что ж, – начал Звеждовский, – приятного мало. Пойдут на некоторые уступки полякам – замажут им рот. Был я у великой княгини Елены Павловны. Круг узкий. Статс-секретарь Карницкий, что приехал из Варшавы, министр внутренних дел Ланской, Валуев, еще несколько человек. Впечатление – испуганные люди. Да и в самом деле, как не испугаться! Не говоря о Польше, вся Литва и Беларусь служат панихиды по убитым. А у властителей накакого чувства моральной силы.

Валуев сказал Карницкому, что здесь одно войско не поможет. Долгоруков говорит Валуеву: «On prend la chose trop legerement chez nous». Тот ему: «Je tiens pour certain, que la chose est tres grave». Князь лишь оглянулся: «Chut! Il n’en faut pas parler».[173] А тот: «Но почему?…» Карницкий привез от наместника письмо о том, что защищать дальше такой режим невозможно и что надо или сделать уступки, или править царством изо дня в день багнетами и картечью.

– Интересно, – сказал Кастусь.

– Да. Карницкий говорит, что если требования не будут выполнены…

– Требования… – сказал Бискупович. – Только общая просьба обратить внимание на злосчастное положение Польши.

– Не прерывай, – буркнул Грима.