Колосья под серпом твоим

– Я клянусь любить вас.

– Я клянусь любить вас.

– Я клянусь защищать ваши могилы мечом и зубами, даже если моя могила будет далеко от вас.

– Я клянусь… далеко от вас.

– Потому что я все равно буду здесь, с вами. Потому что меня нельзя отделить от вас.

– Потому что я… с вами… Потому что меня нельзя отделить от вас.

– Пока не прекратится живот людской на земле.

– Пока не прекратится живот людской на земле.

– Аминь.

– Аминь.

VII

Легкий звон упал с высоты звонницы на погост, на людей, выходивших из церкви, на окружающий парк. Звонница стояла неподалеку от стройной, сотканной из солнечного света церквушки, в веревках колоколов бился, словно муха в паутине, хромоногий звонарь Давид.

А из церкви навстречу солнечному июльскому дню выходили люди.

Алесь шел где-то посредине процессии.

– На твоем постриге будет мальчик, которому дадут держать твою прядь, – сказал отец. – Потом ты отблагодаришь его тем же. Это означает, что вы уже никогда не будете врагами. Не имеете права.

– А если и друзьями не будет?

Отец беспечно рассмеялся.

– Никто не заставляет. Но, я думаю, вам будет хорошо вместе. Это уж мы с матерью постарались. Он сын моего лучшего друга, покойного, – земля ему пухом, – Мстислав Маевский.

И вот теперь Алесь шел и напряженно ждал, каким он будет, этот неизвестный мальчик, с которым они теперь не имеют права быть врагами. Это ожидание отвлекало его от богослужения в церкви. Он запомнил лишь суровые, нечеловеческие большие глаза ангелов, их немножко отекшие лица и робкие, всепрощающие улыбки. Запомнил застывшие всплески их крыльев над головой и непонятного цвета – то ли розовое сквозь голубое, то ли голубое сквозь розовое – складки одежды.

Запомнил переливающуюся фиолетовую с золотом фелонь священника и то, как ниспадала вниз его епитрахиль – прямо, будто деревянная.

Страшный рык дьякона колебал огоньки свечей, заставляя иногда мелко звенеть стекла.

Все это было как сон.

Он знал, что фрески их древней церкви были чудом, о котором говорили все альбомы, даже изданные в Париже, что их протоиерей мастер и за это награжден камилавкой, набедренником и золотым наперсным крестом, что загорщинского дьякона за его чудесный бас давно собирались перевести в Могилев, к архиерею, да побоялись портить отношения со стариком Загорским.

И все это было как дурман, и он почти обрадовался, когда богослужение окончилось.

Спускаясь по ступенькам, искоса поглядывал на новую личность, которая называлась «пострижным отцом». Пострижной шел сбоку от него, ладный, с красным лицом, седой гривой волос и короткими усами. На его загорелом лице казались удивительными наивно голубые, детские глаза.

Это был дальний родственник Алеся Петр Басак-Яроцкий, хозяин небольшого имения, бывший офицер. На поясе у Басака висели серебряные ножницы.

И вот Алесь увидел ковер, а возле ковра группу людей. В стороне от них стоял мальчик, которому было, наверно, страшновато от торжественной церемонии. Светловолосый, с золотистыми глазами, – словно напоенный солнцем мед, – видимо, немножко слабее Алеся, более худощавый, он стоял на ковре, держа в руках дорогой ему медальон на длинной золотой цепочке.

Алесь не знал, куда ему идти, и потому едва не совершил ошибки, направившись к группе людей.

Басак-Яроцкий положил руку ему на плечо.

– Правее фронт, племянничек, – чуть слышно сказал он.

Теперь Алесь шел прямо на мальчика. И едва ноги его коснулись большого пушистого ковра, со звонницы снова грянули, радостно залились колокола.

Глаза мальчика ласково смотрели на Алеся.

– Смотреть веселей, – шепнул пострижной. – Подайте друг другу руки.

Алесь почувствовал в своей руке руку Мстислава.

В тот же миг все остальные, кроме этих трех на ковре, даже отец, опустились на одно колено.

– Княжеский сын Александр Загорский, сын Георгия, внук Даниила, правнук Акима и праправнук Петра, склони последний раз свою голову.

Это провозгласил Басак-Яроцкий своим хрипловатым басом.

Алесь наклонил голову.

– Отрок Александр, – сказал пострижной, – ты постригаешься сейчас в подростки, как то велят обычаи этой земли. Видишь ты своего пострижного брата? Обнимитесь первым мужским объятием.

Они обнялись. Алесь ощутил на плече руку Мстислава.

– Скажите друг другу на ухо несколько сердечных братских слов.

Глаза Мстислава смеялись у глаз Алеся. Затем Алесь услышал шепот.

– Попался? – спросил молодой Маевский. – Плюнь. Они считают, что мы желторотые, так давай прикидываться и дальше. Пускай уж потешатся.

– А я и плюю, – с внезапным горячим чувством к этому хлопцу шепнул Алесь.

Взрослые с некоторым даже умилением смотрели на двух красивых подростков, которые с такой очевидной нежностью шептали друг другу на ухо слова братства.

– Ты, брат, вроде того скочтерьера. – Мстислав дрожал в объятиях Алеся от затаенного смеха. – Знаешь, как их щенков определяют, чистопородные они или нет?

– Знаю, – улыбнулся Алесь. – Берут за хвост и поднимают в воздух. Настоящие не визжат. Держат марку.

– Вот и ты держи марку. Постарайся уж не визжать, как дворняга. Все это чепуха. Неприятно, но это недолго.

– Постараюсь.