Колосок с Куликова поля

— Так она же за бугром, чудак, — улыбнулся он. —Зато вид­но флаг, который на крыше вашей школы развевается. При­смотрись получше.

Красный флаг действительно было видно. Он плескался на самом горизонте, на фоне чистого синего неба, словно бы выра­стая из пшеничного поля.

— Иди все время на красный флаг — и с пути не собьешь­ся, — напутствовал меня лесник. — Ну, счастливо!

И я заспешил по узкой полевой стежке домой.

Тишина,

Тишина вековая...

В небе коршун

Неслышно парит.

Как старинная

Сабля кривая,

Ручеек

Средь осоки блестит.

Чуть поодаль,

Как шлем богатырский,

Брошен в спелую рожь

Террикон...

А простор неоглядный,

Росистый!

Так у нас

Начинается Дон.

Тихий Дон...

И не верится даже

Что, как грузчик,

Он носит вдали

На спине

И огромные баржи,

И двухпалубные

Корабли.

КАК Я ВИДЕЛ ГЕРОЯ

В семи километрах от нашей деревни, на краю леса, распо­ложена Бучальская шахта. Сейчас она уже выработалась и дав­но закрылась, а в первые послевоенные годы гремела на всю округу и жизнь здесь была похожей почти на городскую. Возле шахты вырос рабочий поселок, где был клуб с колоннами у входа, несколько магазинов, больница, хлебопекарня, а на окраине, под дощатыми навесами, шумел и ворочался небольшой базар­чик. Здесь колхозники из окрестных деревень продавали моло­ко, квашенку, яйца, а также разные овощи со своих огородов — зеленый лук, морковь, помидоры. На вырученные деньги тут же покупали что-нибудь в магазинах, чаще всего — хлеб.

На этот базарчик как-то утром и собралась с десятком яиц тетка Пелагея.

— Пелагея, голубушка, — сказала ей мама, — принесла бы ты нам буханочку хлеба. Сама на молотилку спешу, Манюхе тоже бригадир наряд дал: огурцы ушла обирать. Хозяин при­дет вечером с работы — похлебки не с чем похлебать.

— А ты отпусти со мной Карабчика, ведь большой уж па­рень-то, — сказала тетка Пелагея. — Да и мне с ним повеселее идти будет.

— А ведь и правда, — обрадовалась мама, — пусть сходит. Я, бывало, в его годы...

Но что бывало в ее годы, мама не договорила: некогда. Она мигом налила в синий трехлитровый бидончик парного молока, плотно закрыла его крышкой, наказала мне никуда не отлучать­ся от тетки Пелагеи, и мы двинулись в путь.

Вышли за околицу, миновали лесок, пошли по полевой дороге... Все было привычно, знакомо: и желтое поле скошенной ржи, и стадо в лощине, и соломенные крыши изб по­казавшейся впереди деревни — совсем такие же, как в Больших Ключах. Но в душе у меня радостно тренькала какая-то струнка, тренькала и никак не желала останавливаться: ведь я впер­вые уходил так далеко от дома!

Разговаривая о всякой всячине, мы добрались, наконец, до лесочка, расположенного неподалеку от шахтерского поселка. Трехлитровый бидончик с молоком невелик, но с непривычки руки мне отмотал здорово. Поэтому я был несказанно рад, ког­да мы присели на опушке отдохнуть.

На шахте заревел гудок — густой, зычный, настойчивый. Та­кой и мертвого поднимет. Гудок этот слышен был и в Больших Ключах, и даже еще дальше. Но там, смягченный расстоянием, он звучал мелодичнее и, я бы сказал, задушевнее. По нему мы проверяли время. Вот и сейчас тетка Пелагея сказала негромко:

— Восемь часов уже, утренняя смена в шахту пошла. Под­нимайся, Карабчик, а то базар разойдется.

Упрашивать меня было не нужно. Я уже сам неотрывно смотрел на волнистые шиферные крыши длинных бараков и двухэтажных домов, на аккуратные изгороди из сосновых реек, на железный столб с круглым гнутым клювом, из которого са­ма собой бежала вода и две женщины набирали ее в ведра.

Когда мы вошли в поселок и пошли по каким-то переулкам, я молча удивлялся, как тетка Пелагея находит дорогу. И вооб­ще, как здесь люди узнают свои дома? Ведь они почти все одинаковые!

— Эй, мальчик, у тебя молоко? Неси сюда!

Мы с теткой Пелагеей подошли к бараку, на чисто вымытом крылечке которого сидело несколько парней в майках и тапоч­ках на босу ногу. Они горячо спорили, то и дело вспоминая ка­кого-то Алехина. Окликнувший нас парень был в очках, и я очень удивился этому: «Как старик!» Рядом с крылечком на стене висела черная блестящая доска, на которой крупно сереб­ряными буквами было написано: «Общежитие». Во дворе бле­стели под солнцем еще свежие от росы молодые липки и клены, между которыми стоял турник, такой же, как у нас в школе.

Очкарик сунул мне в руку две рублевые бумажки и сам на­лил в литровую стеклянную банку молока из бидончика. Под­ходили другие парни, так же совали мне в руку рублевки, а мо­локо им наливала тетка Пелагея. Через несколько минут бидон­чик был пуст, а я держал в кулаке целую кучу денег — шесть рублей! Яйца у тетки Пелагеи ребята тоже купили, и на базар нам идти уже было не к чему.

— Молодец, малец, хорошее молоко принес, — сказал вновь появившийся очкарик.