Коловрат. Языческая Русь против Батыева нашествия

– Мне теперь… – глухо произнес он, из-под опушки прилбицы глядя на вдову Муромского князя, – тоже… ему молиться?

– Сыскал, воевода, кого спрашивать – дуру лесную… – Княгиня глядела в сторону, потом подняла глаза: – Воевода, завтра… то, что делать будем. Ты накрепко запомни. Я всем скажу, а тебе первому, они на тебя всё смотрят, за тобой идут. Так я что говорю-то тебе… завтра…

Она смолкла, молчал и воевода.

– Не знаю, что Пертов угор со мною сделает. Хуже всего – если слушать не станет, если впустую всё… об этом и думать боюсь. Но то моя печаль, не твоя. Про другое сказать хочу. Когда обряд поведу – всякое со мной может случиться. Ваше дело – не вмешивайтесь. Понял ли, воевода? Увидишь, что худо мне или еще что… не вздумай ко мне подходить! Понял ли?

– Понял, госпожа.

– Понял он, – проговорила в сторону седая княгиня. – Знал бы ты… тебя ж в малолетстве крестили… и отрекались за тебя, да и от кого отрекались-то – от сатаны вашего. А меня по-другому… взрослую, да Ведающую, волховку – тут уж поименно из меня отречение вытаскивали. От… всех. Я теперь имена их выговорить боюсь, разумеешь ли, воевода?! От кумиров наших. От наставницы, бабки моей. От той, что ее учила. Если б не он… а он рядом стоял. Помочь хотел. Чтоб мне легче было… отрекаться. Воевода…

Следующие слова она вырыдала – и странно было слышать этот голос от той, что спокойно рассказывала о гибели мужа и детей.

– …От Хозяина мне отречься велели, ты это разумеешь?! Он мне был – отец, Государь, наставник – всё! Как?! Как я теперь к Нему, туда?! А, воевода? – И закончила совсем уж еле слышно: – А больше и некуда… нет нам с тобой, воевода, кроме Него, помощников…

Оборвав речь, резко повернулась и пошла к крыльцу. Остановилась. Бросила через плечо:

– Уразумел ли, воевода? Что б со мной на обряде ни было – не встревай!

– Понял, госпожа.

Проскрипел снег под легкими женскими ногами за спиной, запоздалым эхом скрипнула дверь.

Воевода подошел к Синь-камню. Отчего-то казалось – камень в дровнях сидит. Не лежит, а именно что сидит. Приложил к ледяным шершавым бокам ладони. Прислонился лбом – а вот на колени так и не опустился.

То была даже не просьба помочь. Просто хотелось прикоснуться к камню – надежному, спокойному… хотя этот-то камень бывал и неспокойным, воевода сам это знал.

Но почувствовал он именно это. Каменный зверь на сей раз и впрямь дышал спокойствием. Светлым покоем того, кто на пути домой. И воевода мимолетно успел позавидовать ему – как навалилось желание спать, едва не на месте норовя повалить в хрусткий снег.

Едва добрел до избы, где теплая духота окутала одеялом, увела в сон.

Кого благодарить, воевода не знал, но спал он эту ночь без снов. Только ближе к рассвету, во сне ли, наяву, померещилось, будто кто-то пробежался по груди легкой побежкой кошки – только на двух ногах.

Наутро поднялись, вывели коней из конюшен, вновь заседлали, отдохнувших и сытых. Воевода выскреб из калиты на поясе всё серебро, ссыпав горстью на стол. Ему уже без надобности. Цель была близка – каждого это будоражило по-своему.

Скорута снова выбрался во двор, стоял у ворот, опершись на палку, взъерошенной птицей, в косматом кожушке, мохнатой шапке, глядел вслед дружине и саням.

– Эй, княгиня-матушка! – окликнул молодую старуху рыжий гридень Ероха. – А что, не лгали ли старики про Синь-Медведь-камень? Уж каких от него будто бед да страхов не навидались, пока везли, а у нас смирнехонько ехал.

– Сам подумай, молодец, – откликнулась седая княгиня. – Одно дело, когда в полон идешь, другое – когда домой возвращаешься. А Синь-Медведушка нынче домой едет…

И примолвила голосом, не в пример более похожим на прежний шелест поземки:

– А зря, удалец, языком не трепи – накличешь!

И всё же – всё же переменился ее голос. Оттаивал.

Она и сама переменилась. Странное у неё было лицо. И радостное – теперь уже нельзя в этом было ошибиться, – и отчаянное. Воевода вдруг задумался: каково ей сейчас? Каково искать не мести, как ему и его людям, – кары и смерти? Невольно примерил на себя всё, что говорила седая княгиня про неё саму – и было нехорошо, так нехорошо, что не всякий враг выдумает, а стало хуже.

Отступница… каково б ему было жить с клеймом отступника, каково б было идти перед лицо Государю и братьев из дружины Государевой – карой очиститься? Как ни суди, чем ни меряй – выходит, она потеряла больше.

Когда вновь переезжали Оку, княгиня велела набрать в притулившееся невесть когда на дровнях, под боком Синь-камня, деревянное ведро воды из полыньи.