Коловрат

Воевода подошел к Синь-камню. Отчего-то казалось — камень в дровнях сидит. Не лежит, а именно что сидит. Приложил к ледяным шершавым бокам ладони. Прислонился лбом — а вот на колени так и не опустился.

То была даже не просьба помочь. Просто хотелось прикоснуться к камню — надежному, спокойному… хотя этот-то камень бывал и неспокойным, воевода сам это знал.

Но почувствовал он именно это. Каменный зверь на сей раз и впрямь дышал спокойствием. Светлым покоем того, кто на пути домой. И воевода мимолетно успел позавидовать ему — как навалилось желание спать, едва не на месте норовя повалить в хрусткий снег.

Едва добрел до избы, где теплая духота окутала одеялом, увела в сон.

Кого благодарить, воевода не знал, но спал он эту ночь без снов. Только ближе к рассвету, во сне ли, наяву, померещилось, будто кто-то пробежался по груди легкой побежкой кошки — только на двух ногах.

Наутро поднялись, вывели коней из конюшен, вновь заседлали, отдохнувших и сытых. Воевода выскреб из калиты на поясе всё серебро, ссыпав горстью на стол. Ему уже без надобности. Цель была близка — каждого это будоражило по-своему.

Скорута снова выбрался во двор, стоял у ворот, опершись на палку, взъерошенной птицей, в косматом кожушке, мохнатой шапке, глядел вслед дружине и саням.

— Эй, княгиня-матушка! — окликнул молодую старуху рыжий гридень Ероха. — А что, не лгали ли старики про Синь-Медведь-камень? Уж каких от него будто бед да страхов не навидались, пока везли, а у нас смирнехонько ехал.

— Сам подумай, молодец, — откликнулась седая княгиня. — Одно дело, когда в полон идешь, другое — когда домой возвращаешься. А Синь-Медведушка нынче домой едет…

И примолвила голосом, не в пример более похожим на прежний шелест поземки:

— А зря, удалец, языком не трепи — накличешь!

И всё же — всё же переменился ее голос. Оттаивал.

Она и сама переменилась. Странное у неё было лицо. И радостное — теперь уже нельзя в этом было ошибиться, — и отчаянное. Воевода вдруг задумался: каково ей сейчас? Каково искать не мести, как ему и его людям, — кары и смерти? Невольно примерил на себя всё, что говорила седая княгиня про неё саму — и было нехорошо, так нехорошо, что не всякий враг выдумает, а стало хуже.

Отступница… каково б ему было жить с клеймом отступника, каково б было идти перед лицо Государю и братьев из дружины Государевой — карой очиститься? Как ни суди, чем ни меряй — выходит, она потеряла больше.

Когда вновь переезжали Оку, княгиня велела набрать в притулившееся невесть когда на дровнях, под боком Синь-камня, деревянное ведро воды из полыньи.

По льду впадавшей в Оку речушки Тырницы поднялись вверх, а там уж и пяти верст не было до поросшего сосняком урочища. Медные стволы возносились вверх, в патиновые облака крон. Когда-то воевода любил сосняки. Да и сейчас… как-то легче на душе становилось здесь. Древнее место… тут еще лесная голядь молилась и волховала. И вятичи-находники, загнав лесовиков в чащобы и болота, не разорили их святыни, а чтили их — благо вера была одна и кумиры общие, только имена выговаривали по-разному — того ж Перуна-Громовника, что поминал молодой гридень, величала голядь с придыханием «Перкун». Но на угоре кланялись не ему…

В снегу был виден провал, отороченный черными бревнами полуразвалившегося сруба. Тут, в землянке, и жили Перты, те, кто хранил эту землю тысячи лет, те, кто дал ей свое имя. Бревна бывшего тына то тут то там торчали из снега, кривясь и клонясь каждый в свою сторону. За полвека сосняк перешагнул разрушенную границу древней святыни. Воевода перед этой границей соскочил с коня. Кинул уздечку ближнему гридню, расстегнул ремни шлема, снял его, снял прилбицу. Припомнились слова, которым учил когда-то отцов друг Апоница.

— Кто этому месту обитатель, кто настоятель, кто содержавец, здравы будьте. С хозяйкою, с детушками. Не гневайтесь, примите гостей на широкий двор[95], — проговорил он вполголоса.

По верхушкам прошелся порыв ветра. Услышали ли его старые Перты, ветрами кружащие над своим вековым гнездом, или нет — кого спросить?

Глава 3 Пертов угор

— Что хозяев уважил, воевода, это хорошо, — подала голос с подъехавших дровней седая княгиня. — Да только мало того будет.

— Так научи, госпожа, коли мало.