Колпак с бубенцами, или же Зависть. Гиперион. Падение Гипериона

Коль скоро вас утешить может правда.

Закон Природы, Рок -- а не Зевес,

Не гром повергли нас. О Крон, ты Царь --

И мудрый царь. Не действуй же вразрез

Миропорядку. Ты введен в обман,

Тебя, к несчастью, ослепила спесь,

И путь сокрыла от твоих очей,

Меня приведший к вековечной правде.

Во-первых, ты -- не первый, и не ты --

Последний: ты отнюдь не присносущ,

И не в тебе -- начало и конец.

От Хаоса и Тьмы рожденный Свет,

Слиянием клокочущих утроб

Зачатый для неведомых чудес,

До срока зрел -- и, вызрев, засверкал

Бессмертный Свет, и оплодотворил

Родительницу собственную, Тьму,

И оживил всеместно вещество.

И в мире объявились тот же час

Уран и Гея -- нам отец и мать;

И ты, рожденный прежь иных детей,

Волшебным царством властвовал досель.

Теперь -- о правде горькой. Но горька

Она безумцам токмо! Слушать правду,

И соглашаться с ней, храня покой --

Удел царей, запомни хорошо!

Земля и Небо во сто краше крат,

Чем Тьма и Хаос, древние вожди;

Но были нам досель Земля и Твердь

Подвластны: ибо мы куда милей,

Изящней, мельче, краше -- и куда

Свободней, лучше, чище наша жизнь!

А новые владыки -- по пятам

За нами шли, рожденные от нас,

И ярче, лучше нас во столь же раз,

Во сколь мы лучше Тьмы... Но разве мы

Побеждены? О! Разве покорен

Богами Хаос? И какую месть

Лелеять может почва, что корням

Деревьев гордых скромно дарит корм,

Служа подножьем для зеленых рощ?

И древу ль ненавидеть голубка,

Поскольку тот воркует, и крыла

Расправив, может вольно упорхнуть?

Мы -- словно древеса, на чьих ветвях

Воссели днесь отнюдь не голубки,

Но златоперые орлы, гораздо

Прекрасней нас; и властвовать орлам --

По праву, ибо вечен сей закон:

Кто лучше прочих -- прочим господин.

А сих господ -- поскольку нерушим

Закон -- другие сменят племена...

Видали, сколь прекрасен Бог Морской,

Преемник мой? Узрели этот лик?

А видели крылатых жеребцов? --

Он создал их, и в колесницу впряг,

Под коей пенится морская гладь.

И столь чудесен божьих блеск очей,

Что я печально вымолвил: "Прощай,

Былое царство!" И сюда прибрел --

Увидеть участь братьев и сестер

Истерзанных, и поразмыслить, как

Утешить их в неслыханной беде.

Примите правду: правда -- лучший врач".

Молчали все. И то ли Океан

Их убедил, а то ли возмутил --

Возможно ли сказать наверняка?

Но было так: молчали все. Потом

Смиренная отважилась Климена

Ответить -- нет, пожаловаться лишь.

Она была застенчива, скромна,

И робкие слова слетели с губ:

"Я знаю, слов моих ничтожен вес.

Но знаю: радость прежняя ушла,

И горе наполняет нам сердца,

И там навек останется, боюсь.

Не хмурьтесь, я -- не каркающий вран,

И речь моя не может помешать

Идущей свыше помощи Богов.

Отец! Я расскажу, чему вняла

Когда-то -- и заплакала навзрыд,

И поняла: никоих нет надежд.

На брег морской -- пустынный, тихий брег

Я вышла. Ветер веял от полей

И рощ; витали запахи цветов.

Покой и радость... Но какая грусть

Меня томила! В сердце зрел укор,

Упрек -- покою, свету и теплу.

Напева горестнейшего желал

Мой слух, просил унылых, скорбных нот.

Я раковину гулкую взяла,

В нее дохнула, словно в звонкий рог --

И замерла, бесхитростных мелодий

Не извлекая -- ибо с островка

Морского, что лежал насупротив,

Навстречь зефиру вольно полетел

Напев нездешний, полный волшебством,

Способным погубить и воскресить.

И раковина пала на песок,

И раковину залило волной,

А душу -- током золотых мелодий.

И жизнь, и смерть вмещались в каждый звук...

О, звон чистейших нотных верениц!

Так сыплется весенняя капель --

Иль жемчуг бус, когда порвется нить.

Иль -- нет! Как будто лебеди в лазурь,

За звуком звук торжественно взмывал,

И умножал гармонию окрест.

Меня томила радость, будто хворь,

И, точно хворь, брала меня тоска --

Острей, чем радость. Я руками слух

Замкнула -- но и сквозь преграду рук

Донесся нежный, музыки нежней,

Призывный голос, восклицавший: "Феб!

О юный Феб! О светозарный Феб!"

Как больно было слышать имя "Феб"!

Отец мой! Ты навряд ли ощущал

Такую боль -- и ты не ощущал,

О Крон! Молю: не надобно винить

За жалобу мой дерзостный язык".

Струилась речь пугливо: так ручей

Струится морю бурному навстречь --

И повстречает бурю, как ни кинь!

И гневно грянул, точно ярый шторм,

Громоподобный Энкеладов бас --

Глагол был каждый тяжек и свиреп,

Как разогнавшийся, ревущий вал.

Не встал Титан -- лежал, облокотясь

О камень -- в знак безмерного презренья:

"Ни горе-мудрецам, ни дуракам

Внимать не время, о гиганты-боги!

Ни гром за громом, бивший в нас, пока

Мятежник Зевс опустошал колчан,

Ни круг за кругом преисподних мук --

Не хуже, не ужасней болтовни

Бесцельной, жалкой, немощной -- срамной!

Эй, сонный сброд! Рычи, реви, лютуй!

Иль не стегали громы, как бичи?

Иль вас не истязал молокосос?

Не заживо ли ты, властитель волн,

Варился в них?.. Ого! Я пробудил

Дремавший сброд, едва лишь изругал!

О радость! Вижу лица храбрецов!

О радость! Вижу тысячи очей,

Горящих местью!" -- Грозный Энкелад

Зашевелился грузно и восстал

Во весь огромный рост, и молвил так:

"Теперь вы -- пламя! Должно пепелить

Врагов, и очищать от них эфир;

Язвите лютых жалящим огнем,

Палите всех -- и смрадным дымом Зевс

Да захлебнется в собственном шатре!

О, пусть познает, сколь безбожен бунт!

Ведь мы не только царства лишены;

Потеря наша -- больше, скорбь -- острей: