Кольца Джудекки

Но и проснулся мгновенно. Недалеко у стены, в самом углу взахлеб кашляли. В сторону Ильи пополз характерный запашок. И тут же сработал, въевшийся в подкорку, врачебный инстинкт. Еще толком не проснувшись, Донкович разобрался с диагнозом, да что там, и с прогнозом - тоже. Надо проработать двадцать лет легочным хирургом, чтобы так вот, по кашлю, определить: человек в углу не просто болен - умирает.

Кое-как разгибая конечности и нещадно царапая куртку о шершавую стену, Илья встал, прошел три шага, навис у решетки черным, коленчатым богомолом и позвал:

- Эй, кто тут есть!?

- Чего бакланишь? - отозвался гнусаво-заспанный молодой голос.

- Здесь больной. Ему необходима помощь.

- Вот и помоги, - нагло отшили с той стороны. Вертухаю, разумеется, было начхать на болящего, но уже проснулся и вник - такое развлечение случилось. Сам врачишка напросился, сам пускай и выпутывается.

Илья бессильно выругался. Достать бы тебя паскуду…

- Оскорбление комиссии влечет за собой наказание: от очистных, до отправки в отряды, - издевательски пропели с той стороны.

- Ты не комиссия. Ты шестерка.

Теперь заматерился стражник: зло, длинно, оскорбительно адресно.

В углу опять закашляли. Приступ перешел в рвотные спазмы. Илья представил, как больной давится кровью, плюхнувшей, из проеденных чахоткой легких.

- Факел хоть зажги, - прошипел, едва сдерживая ярость.

- Не положено. Спать мешает.

Бессилие! Ни помочь умирающему, ни докричаться до караульщика. И впервые с проявления царапнула мысль, что ЗДЕСЬ ему может не хватить сил. Ни душевных, ни физических, ни интеллектуальных. Никаких!

Стало страшно.

Темно. Волгло. Ночь.

Карантин, интересно, распространяется только на смертельные, скоротечные инфекции или на все остальные тоже? Надо было о чем-то думать. Не перебирать собственные обстоятельства, не поворачивать проблему так или иначе: хватит - не хватит; выдюжу - не выдюжу; рехнусъ - не рехнусъ? Лучше забить себе голову простыми, насущными проблемами. Например: скоро ли выпустят, и куда дальше деваться? Впрочем - есть люди, значит, есть у них болезни. Доктор он и в пещере доктором останется.

И так, сколько мне тут сидеть? Судя по репликам из зала, публика в трибунале подобралась весьма неоднородная. Разброс в плане историко-социально-культурной принадлежности: от средневекового посадника до следователя НКВД. А председатель?

Илья напрягся, соотнося, означенного члена, с известными типами. Похож на купчину хорошего полета из позапрошлого века. Дворянскими манерами и излишней интеллигентностью никто не обременен. Таким запросто можно впарить, про безопасность болячки, от которой преставился сосед по камере. Но, во первых…

Неожиданно зашуршало и забормотало в другом углу. Сначала невнятно, потом частой шепотной скороговоркой:

- Божечки мои, Божечки. За что пытаешь? Божечки, Божечки.

Угол до сих пор сохранял полную неподвижность и молчание. И вот те, нате!

Явление третье: те же и пастень. Масса в углу зашевелилась. Илья начал различать контуры. Под самым потолком в помещении таки имелось щелеобразное окошко. Просто, когда его привели, была уже ночь. Сейчас окошко проступило густо серым сумраком.

Только что объявившийся сосед, опять забормотал.

- Ты кто? - без обиняков перебил Илья. Не на приеме. - Эй! Ты откуда проявился? - 3 Харьковчины.

- Давно здесь?

- Тры ж дни. Сегодня выпускать збиралыся. Теперь еще тры сидэть.

- Из за чего?

- Из-за тебя! - внезапно озлился собеседник. - Свет ему подавай. Ой, Божечки, Божечки, - и далее плачущим голосом: - За что караешь? Я ли не молился, Я ли на храм не жертвовал, свечей не ставил? Прости мне грехи мои. Не виновен. Только приказы исполнял.

- Из какого ты года проявился?

- Отстань. 3 сорок четвертого.

- Век какой?

- Отвяжись. Ничего тебе не скажу. Донесешь!

- Придурок! - озлился наконец и сам Илья.

- А я вот удавочку совью и на шею тебе накину, как уснешь, - прошипел сосед.

Общаться расхотелось. Лучше бы вообще не начинал.

Предрассветный сумрак окончательно вогнал в тоску. Расползлась сырость. Стена стала влажной. На коже куртки осела холодная испарина. В дальнем углу давно перестали кашлять, дышать, впрочем, тоже.

Розоватую, протянувшую в окошко один единственный хилый пальчик, зорю встречали трое живых и один труп. Первый в этой жизни /если она - жизнь/.

Простота и быстрота, с какой труп образовался, Илью доконали. Или началась, давно ожидаемая, реакция на стресс? Он сидел на корточках, привалясь спиной к стенке, и трясся в крупном ознобе. Зубы клацали. Свалиться бы на пол, закрыть голову руками и взвыть. Но глаз сам, уголком, краешком наблюдал за живым соседом.

Удавочка, которую тот посулил, крепко запала в душу, и теперь свивалась там черными кольцами.