Кольцо богини

— Ишь, гуляет… Студент! Ему-то на войну не идти, — прошипела она.

Это было грубо и совершенно несправедливо, но Саша почувствовал, как его лицо до самых корней волос заливает жгучая краска стыда, словно эти люди за него идут сражаться и умирать, а он, как трус, прячется за их спинами. Он поднял воротник своей студенческой тужурки и, ссутулившись, быстро зашагал прочь.

А вслед ему звучал военный марш.

«Мысли мои тогда представляли собой сущий хаос. Что делать дальше? Вернуться в университет? Как ни в чем не бываю ходить на лекции, словно ничего не произошло и войны нет? Невозможно. Я понимал, что чувство жгучего стыда, поселившееся в душе, скоро замучит, изгрызет, уничтожит меня…

Оставалось только одно — в час тяжкого испытания для моей страны делать то, что должно, и не оглядываться назад. На следующий день ранним утром, не сказав никому ни слова, я отправился на призывной пункт».

Максим вздохнул. На войне он, конечно, не был, но в армии послужить пришлось. Доброй волей не пошел бы, конечно… В памяти его все два года службы остались как некое странное действо — иногда уродливое, иногда комичное, но всегда совершенно нелепое и необъяснимое с точки зрения нормальной человеческой логики.

Казалось ужасно несправедливым, что каждый гражданин, достигший восемнадцати лет и не успевший нажить к этому возрасту букета достойных хронических заболеваний, обречен на два года лишения свободы — ни за что, просто так, за сам факт своего существования. Ведут его, словно пойманного зверя на веревке, а он упирается, и плачет, и норовит сбежать при первой же возможности, а если не удастся — смиряется со своей долей и живет, считая дни до приказа.

А уж как службу несет при этом — лучше не спрашивать. «День да ночь — сутки прочь», и хорошо еще, если себя или других не покалечит по глупости, неумению или из-за той жестокой скуки, которая развивается, когда людей насильно сталкивают в тесном замкнутом пространстве. Такая скученная, подневольная жизнь, не важно даже, где именно — в армии, в больнице, в тюрьме — почему-то никогда не делает человека лучше, а, напротив, вытаскивает самые темные, низменные инстинкты, о которых он и предположить не мог.

Максим почувствовал легкий укол непрошеной зависти к деду. Кажется, студент Саша Сабуров не видел ничего особенно героического в том, чтобы оставить все, что было дорого и привычно, — семью, университет, даже любимую девушку — и пойти на фронт. На смерть, быть может. И это при том, что в Первую мировую у студентов действительно была отсрочка от призыва. Мог бы спокойно оставаться дома, но…

В час тяжкого испытания для моей страны… Эта фраза упорно вертелась у него в мозгу. Дедушка, оказывается, был не только романтиком, но и патриотом — причем в настоящем, истинном значении этого слова. Пожалуй, теперь его в приличном обществе и произнести поостережешься… Про патриотизм кричат только мордастые политики в телевизоре и бритоголовые подростки на улице. И те и другие у нормального человека теплых чувств не вызывают.

А может, и в самом деле правильно, когда человек не мучается проклятыми вопросами, не рефлексирует постоянно, упиваясь невротической псевдосвободой, а просто верит? И жизнь готов отдать за то, что ему по-настоящему дорого и близко? Наверное, и Россия в те годы была отнюдь не райскими кущами, но ведь действительно был патриотический подъем в первые же дни той войны, которую потом в советских учебниках истории назовут «империалистической»! Сразу после подписания манифеста о ее объявлении тысячи людей в Петербурге вышли на площадь перед Зимним дворцом с флагами, портретами царя и надписями «Да здравствуют армия и флот!». И не один Саша Сабуров отправился на фронт добровольцем — сотни его сверстников осаждали воинские присутствия.

Так же как и потом, в сорок первом… Видно, есть в самой глубинной, потаенной части человеческой натуры что-то такое, что заставляет защищать землю, где родился. И не важно, как она называется — республика или империя, кто управляет ею и какой в ней политический строй…

Власть меняется, а страна — остается.