Кольцо (другой перевод)

— Может, я тебе заодно расскажу, откуда этот шрам взялся? — С этими словами он резко подался вперед и приблизил лицо к доктору. — Это ведь Садако тебя укусила, да? Вот так. — И Рюдзи крепко вцепился зубами в белый халат на правом плече Нагао. У заведующего уже зуб на зуб не попадал. Даже если бы он и хотел что-то сказать, то не смог бы.

— Короче, ты меня понял. Расскажешь нам всю правду — мы тебя не тронем, и твой секрет никто не узнает. Слово даю. Но нам важно знать все, что случилось с Садако Ямамура.

Хотя Нагао был не в том состоянии, чтобы здраво рассуждать, он все-таки заметил некоторую непоследовательность в словах Рюдзи. Если молодчики утверждают, что они «видели все своими глазами», то зачем им какие-то подробности от него? Но что же происходит? Откуда они знают? Что они видели?

Как ни силился Нагао объяснить себе происходящее, у него ничего не получалось. В своих размышлениях он то и дело натыкался на противоречия, голова его раскалывалась от боли, и казалось — вот-вот взорвется.

— Хе-хе-хе, — хихикнул Рюдзи и взглянул на Асакаву, всем своим видом говоря: «Доктор-то испугался не на шутку и сейчас расскажет нам всю правду».

И верно. Нагао не выдержал и начал говорить. Он и сам удивился тому, насколько подробно сохранился в его памяти тот случай. Более того, оказалось, что он помнит события того дня даже на физиологическом уровне — только он начал рассказывать, как вдруг всем его органам чувств передалось тогдашнее возбуждение. Он снова увидел ту рощицу, блеск влажной кожи… тело почувствовало соприкосновение с другим телом, нос уловил запах пота и примятой травы, в ушах зазвенело от стрекота цикад… А потом перед глазами возник старый колодец…

— Я не знаю, что произошло со мной в тот день. Может быть, из-за жары или из-за головной боли, но я был в ужасном состоянии и совсем плохо соображал.

Потом оказалось, что именно тогда подходил к концу инкубационный период оспы, но тогда я, конечно, и понятия не имел, что заболел этой гадостью. К счастью, никто из пациентов санатория не заразился от меня. Даже сейчас при мысли о том, что в то лето по моей вине среди больных туберкулезом в любой момент могла вспыхнуть эпидемия оспы, у меня все обрывается внутри…

День выдался очень жаркий. Я беседовал с только что поступившим в санаторий больным. На рентгеновском снимке, приложенном к его карточке, отчетливо была видна каверна легочной ткани размером с йеновую монету. Я предупредил больного, что, по всей вероятности, он должен будет остаться в санатории как минимум на год, и выписал ему необходимую для освобождения от работы справку.

Закончив прием, я вышел подышать свежим воздухом, не в силах больше сидеть в четырех стенах с чудовищной головной болью. Но прохладный ветерок с гор не облегчил моих страданий. Голова продолжала болеть. Тем не менее, прежде чем возвращаться в свой кабинет, я решил еще немного прогуляться и стал спускаться по каменной лестнице, ведущей от лечебного корпуса в тенистый внутренний дворик, где можно было укрыться от палящего солнца. Именно в этот момент я заметил молодую женщину, сидевшую под деревом невдалеке. Женщина, прислонившись к стволу, смотрела на залив. Ее звали Садако Ямамура, и хотя она не была больна туберкулезом, в последнее время ее часто видели в санатории. Садако была дочерью Хэйхитиро Икумы, бывшего профессора Т***ского университета, который поступил на лечение в санаторий задолго до того, как я начал там работать.

Я запомнил фамилию женщины, как ни странно, потому, что у ее отца была совсем другая фамилия. Весь последний месяц Садако в дни посещений регулярно приезжала в Южный Хаконэ, но во время своих визитов почти не виделась с отцом и предпочитала не обсуждать его состояние с врачами. Было такое впечатление, будто она приезжает в санаторий для того, чтобы полюбоваться прекрасными видами, открывавшимися со здешних гор.

Я улыбнулся, присел рядом с ней и заговорил о здоровье ее отца, но этот разговор был ей не интересен, и она этого нисколько не скрывала. Садако не сомневалась в том, что дни ее отца сочтены. Эта страшная уверенность чувствовалась в каждом ее слове. Она даже предсказала точный день его смерти… лучше любого врачебного прогноза. Сидя рядом с Садако и слушая рассказы о ее жизни и семье, я не заметил, как жестокая головная боль отпустила меня. На ее место пришло лихорадочное возбуждение, я весь горел. Мне показалось, что кровь во мне закипает от внутреннего жара. Неутолимая жажда распирала меня изнутри.

Я украдкой взглянул на лицо Садако и почувствовал то щемящее чувство восхищения, смешанного с недоверием, которое всегда испытываешь, глядя на прекрасных женщин: неужели в нашем мире могут быть такие неземной красоты лица? Я не знаю, существует ли идеальная красота, но доктор Танака — а он, между прочим, старше меня лет на двадцать, если не больше, — говорил, что он за всю свою жизнь не видел женщины красивее Садако Ямамура.

С трудом сохраняя спокойствие, задыхаясь от жары изнутри и снаружи, я положил руку ей на плечо и сказал как ни в чем не бывало: