Кольцо князя-оборотня

В его рубашке она смотрелась смешно и нелепо. Она вообще была нелепым существом – черные волосы, черные глаза, и больше ничего. Точнее, из-за этих бешеных глазищ перестаешь замечать все остальное: и болезненную худобу, и нездоровый желтый цвет кожи, и синяки на руках, и… Егор старался думать о ней как о временном неудобстве, как только она расскажет все, что знает – а знает она, похоже, немало, – он ее выставит. Пусть идет куда хочет, раз такая дура.

Сейчас дура смирно сидела на кухне и не спускала с Егора глаз. Черт, неуютно, ни дать ни взять – натуральная ведьма, того и гляди порчу наведет.

– Что тебе от меня надо? – спросила ведьма.

– Мне?

– Тебе. В противном случае ты бы ни за что не пустил меня в квартиру. Никто не пустил бы.

А она здраво рассуждает, но пока не время для вопросов. Позже, потом, пусть убедится, что здесь безопасно, что ему можно доверять. Всегда проще иметь дело с человеком, который тебе доверяет.

– Может, ты мне понравилась.

Она фыркнула, точь-в-точь как старая кошка, что жила в подвале и лишь изредка выбиралась, чтобы погреться на солнце. Егор носил кошке колбасу, а та всякий раз встречала подношение таким вот презрительным фырканьем, точно сомневалась, что ей, бездомной и никому не нужной, могут просто так давать колбасу.

– Я не могу тебе понравиться. – Женщина-кошка смотрела внимательно, словно опасаясь ненароком упустить что-то важное, хотя, что здесь, в этой квартире, может быть важно? – Я грязная и некрасивая.

– А я извращенец. – Егор не собирался отступать, и она это поняла. Анастасия потерла переносицу, точно раздумывая, что ответить, но, видимо, не придумала.

– Есть будешь? – спросил Альдов. Она нахмурилась, а потом кивнула нерешительно, видать, боялась уронить свое кошачье достоинство скорым согласием.

Ничего, любое дикое животное можно приручить, даже кошку.

Ведьма

По сковороде растеклось белое озеро яичницы, озеро шипело и брызгалось раскаленным маслом, а желтые острова желтка аппетитно вздрагивали, когда брызг становилось слишком много. Я смотрела на это великолепие и не находила в себе сил отвернуться.

– Тебе сколько лет? – спросил Егор.

– А… какой сейчас год?

Он, усмехнувшись, ответил, и я попыталась вычислить, сколько же мне лет, но аромат жареной колбасы и плавящегося на сковороде сыра путал цифры. Когда самолет разбился, мне было двадцать четыре. Это было почти два года назад.

– Двадцать шесть, – смешная цифра, четверть века потерянного времени.

Егор хмыкнул.

– А выглядишь на шестьдесят. – Он бухнул сковородку перед моим носом. – Ешь.

Сам он к еде не притронулся, только смотрел с презрительным удивлением, но я слишком проголодалась, чтобы замечать чьи-то взгляды.

– Тебя там что, совсем не кормили?

– Только иногда. – Я пыталась шутить, не рассказывать же ему, как все было на самом деле. Тошно. Вспоминать не хочется, до того тошно. Яичница была невообразимо вкусной, я уже и забыла, что такое вкусно.

– И как ты туда попала?

– Обыкновенно, так же, как другие. Было плохо и… А они рядом. И вообще… – Ну, невозможно это объяснить словами, это нужно пережить, прочувствовать на своей шкуре от первого слова до последнего удара. Ненавижу!

– Ты ешь, ешь, – Егор подвинул сковороду.

Спасибо, не знаю, вероятно, этот человек спустя минуту вышвырнет меня вон, но он уже сделал больше, чем все сестры, вместе взятые.

– Значит, квартира когда-то принадлежала тебе?

– Она и сейчас моя.

– Ну, – мужчина напротив усмехнулся, – это тебе кажется, что квартира до сих пор твоя, на самом деле ты давно уже никто.

– Я…

– Ешь. Хочешь, я скажу, как это было? Ты стремилась к Богу, чтобы вывалить перед ним ворох придуманных обид, чтобы нажаловаться, как плохо тебе живется, как все вокруг тебя не любят, притесняют, не замечают того, какая ты на самом деле красивая, умная и добрая… Тебе нравилось жалеть саму себя и хотелось, чтобы эта жалость приобрела законный статус, и плевать, что твой уход причинил кому-то боль… Кого ты бросила? Мужа? Детей? А?

– А тебе какое дело? – Мне было больно и обидно оттого, что Егор говорил правду. Я напридумывала себе обид и побежала за первым же человеком, который меня пожалел. Кого я бросила? Мужа и дочь. Я заперлась в своем горе и ни разу не навестила их на кладбище. Я отреклась от своих близких, и Господь наказал меня за это.

Или Господу нет дела до ведьмы? Кажется, я совсем запуталась.

На сковороде оставалась еще колбаса, и яичница тоже оставалась, но, кажется, я переоценила собственные силы. Эх, поспать бы еще…

– Я постелю тебе на полу, – заявил Егор. – И не вздумай сбежать.

Охотник

Анастасия заснула, свернувшись калачиком. Может, ей холодно? На всякий случай Егор накрыл ее еще и пледом. Пусть отдыхает, завтра она расскажет ему все, что знает. Впрочем, все, что не знает, тоже. Он умеет быть настойчивым.