Кольцо златовласой ведьмы

– Л… ламия!

Вика положила очки на столик и отошла к Елизавете, уже почти не сомневаясь, что и та – жива. Теплая. Дышит. Громко, тяжело, отчетливо. И, стоило ее поднять, – Вика удивилась собственной силе, – как Елизавета со стоном попыталась опуститься обратно на пол.

– Сейчас врач приедет… приедет врач…

В кабинете Елизавету стошнило. Ее рвало на ковер чем-то желтым и едким, с омерзительным запахом желудочного сока.

– Уберите это! – взвизгнула Эльвира и вскочила.

Своевременно! Вика усадила Елизавету в кресло. Та, кажется, не понимала, что происходит вокруг. Она вертела головой, пыталась что-то сказать, но выходило это у нее неразборчиво, словно губы и язык перестали вдруг ее слушаться. А стоило Вике отойти, как Елизавета вытянула руку.

Бледная ладонь с длинными пальцами. Идеальной гладкости кожа. Французский маникюр… И золотое кольцо с прозрачным камнем квадратной огранки.

– Что?! – Эльвира уставилась на кольцо. – Она лжет! Она – воровка! Тварь!

– Вон пошла, – сказал Серега. Тихо. Беззлобно. Но как-то так, что Эльвира мигом убралась из комнаты.

Антона Сергеевича уложили на диван.

И потянулось ожидание. Оно все длилось и длилось, и в голову Вики, против ее желания, лезли всякие мысли. К примеру, о том, что смерть Антона Сергеевича ей выгодна.

…Он ее шантажировал…

…Он получил кольцо и теперь не имеет причин Вику не трогать…

…Он верит в ведьм и ламий, считая, что Вика – одна из них…

…Он – сумасшедший, но – логичный в своем сумасшествии. Упорный даже. И если он решил сжить Вику со свету, то уже не остановится. И вот зачем ей надо было вмешиваться?! Стояла бы себе у стены, чесала бы босую пятку… идиотка жалостливая!

Ее-то, небось, не пожалеют.

«Скорая» забрала обоих.

Отравление. И, возможно, инсульт… и время имеет значение, врачи постараются сделать все возможное, чтобы Антон Сергеевич выжил, но ничего не гарантируют.

Серега уехал на «Скорой», и Семен – с ними. Вику вытолкали из кабинета, дверь заперли.

– Иди к себе, – велел ей Серега, как-то недружелюбно, словно винил Вику в том, что с его отцом случилось.

Хотя, конечно, странно… до этого момента сбоев не было. Или яд утратил свою силу? Или кому-то хотелось, чтобы все выглядело именно так?

Вика не собиралась убегать. Но просто невозможно было и дальше находиться в комнате, которая напоминала об ее собственном незавидном положении, о маминой смерти, о перспективе совсем иной тюрьмы. Спустившись в холл, Вика обнаружила там Эльвиру, устроившуюся на низком диванчике.

– Ну и на кой ляд ты влезла? – спросила Эльвира.

Вика и сама пыталась это понять. Время имеет значение и… нехорошо оставлять человека без помощи. Выгодно, но – нехорошо.

– Думаешь, он тебе спасибо скажет? – Эльвира потянулась, и поясок, державшийся исключительно чудом, развязался окончательно. Полы халатика распахнулись, позволяя Вике всецело оценить Эльвирины «красоты». – Не надейся. Эта скотина на благодарность не способна! Собирался укопать – и укопает.

– Ты и с ним спишь?

Прежняя Вика в жизни не решилась бы задать вопрос столь откровенный и неприличный. А нынешняя слишком устала, чтобы быть вежливой.

– Кто сказал?!

– Я сказала. Ты к нему шла. На самом деле мне все равно, я думала, что тебе Семен нравится, но если нет, то… главное, чтобы по взаимному согласию.

Вика не знала, что еще сказать.

– Все-таки ты – дура, – как-то совсем уж беззлобно заметила Эльвира. – Выпьешь?

– Нет.

– А я, пожалуй, выпью. Знаешь, жить легче становится. Вроде и мерзко все, а накатишь – и полегчает… скотина он! Да и все они одним миром мазаны.

Она достала два бокала и бутылку виски, плеснула в оба, добавила льда и протянула один Вике.

– На, я не алкоголичка, чтобы в одиночку глушить. Пей, не стесняйся, тебе полезно.

В этом Вика крупно сомневалась. Пила она редко, мало, быстро пьянела и потом мучилась от головной боли, тошноты и стыда за собственное поведение.

– Это Лизка все подстроила… тихушница!

Эльвира, подумав, долила в свой бокал виски. И еще долила. И так наполнила его едва ли не до краев, а лед, который стал лишним, вытащила и бросила на пол.

– Видела колечко?

– Видела, – кивнула Вика.

– Заездила я старого козла… козел он. Все – козлы. Что Серега, что Семен, что этот… этот – хуже всех! Баб ненавидит – люто. Маменька, видите ли, его бросила… жизнь не сложилась. Ага, счаз возьму и пожалею!

Мнение Эльвиры о мужчинах базировалось на чужом и собственном жизненном опыте, которого к двадцати пяти годам поднакопилось изрядно.

Элечка появилась на свет в семье приличной: мама – концертмейстер, папа – врач, из тех, к кому очередь стоит месяцами. Росла Элечка, окруженная заботой и вниманием.

Выросла.

Первая любовь случилась с ней в восьмом классе, а училась Элечка в элитной гимназии, в окружении, соответствующем маминым представлениям о хорошем обществе. Как и всякая иная, эта любовь была щедро приправлена ревностью, обидами, разорванными фотографиями и клятвами – никогда больше не здороваться с этим козлом…