Колумб Земли Колумба

Мальчишки торопятся словно заведенные. Успеют ли?.. Или встретятся носом к носу с преследователями? Им невдомек, что на сухой земле в сумеречном подлеске они не оставили никаких следов.

Между канавами разрослись густые кусты ивняка. Это естественные шалаши с подстилкой из слежавшейся листвы. Осторожно сходят мальчики с тропы и, раздвинув ветки, залезают в кусты. С трудом, перебегая от куста к кусту, они спешат в сторону от своего прежнего пути к опушке леса. Осторожно, как дикие звери, они забираются в кажущиеся непроходимыми заросли и, тяжело дыша, ложатся.

Яана начинает трясти озноб. По всему телу распространилась слабость. Руку грызет острая боль.

— Отдохнем и… пойдем назад… — говорит Яан. — Спрячемся поблизости от блиндажа… Проведем разведку, тогда видно будет, что делать…

Это смелый и разумный план, и Урмас беспрекословно соглашается. Долго лежат они на земле среди зарослей.

— Если бы сейчас… глоток воды… — шепчет Яан. Его губы стали сухими и толстыми. Заметив, что Урмас встревоженно следит за ним, Яан болезненно улыбается и поднимается на ноги.

— Тебе плохо? — озабоченно спрашивает Урмас.

Все так же улыбаясь, Яан качает головой и произносит одно-единственное слово:

— Пошли!

Яану кажется, что он ступает по воздуху. Временами все расплывается у него перед глазами, и ему начинает мерещиться, что он сидит в цирке: на погруженной в сумерки арене жонглер бросает бесчисленные черные, желтые, красные кольца. Кольца летят сверкающими молниями к Яану и лопаются, оставляя дождь искр. Но затем сквозь арену снова проступает лес, и фейерверк рассеивается.

— Послушай, мы все-таки идем неправильно, — шепчет Урмас. — Мы идем совсем в другую сторону.

Яан тщетно пытается сориентироваться. Вместо головы у него на плечах словно бы тяжеленная чугунная гиря. Гиря гулко гудит и норовит свалиться то в одну, то в другую сторону. Все силы мальчика уходят на то, чтобы поддерживать равновесие.

— Иди… ты иди вперед, — шепчет он Урмасу. — Иди вперед!

— Осторожнее, Яан, осторожнее! — умоляет Урмас. — Нас могут услышать.

Яан кивает, но тут же спотыкается на ровном месте и с шумом валится на куст. Урмас подхватывает его под руку.

— Потерпи, Яан, — подбадривает его Урмас. — Потерпи…

Но Яану ненадолго хватает выдержки. Урмас чувствует, как тело товарища становится все тяжелее.

— Тебе очень плохо? — допытывается озабоченный, испуганный Урмас. — Ведь не очень, правда? Ведь не…

Яан не отвечает…

В это время Левша наклоняется над окровавленной повязкой возле родника. Удовлетворенно усмехаясь, он внимательно изучает истоптанную траву и направляется по следам к болоту.

Сальме

Незаметно загорается и становится все ярче тоненькая ниточка щели в дверном проеме. Она сообщает пленникам о том, что ночь миновала и занялся новый день. Что-то он им принесет?

Веревки, которыми их связали, больно впиваются в кожу, и измученные пленники застыли в каком-то странном состоянии. Это и не сон, и не бодрствование.

Руки Ааду стали почти бесчувственными. Но он все же ощущает, как по его голой руке ползет вниз что-то горячее. Рядом с его ухом прерывистое дыхание.

— Не плачь, — пытается он успокоить девочку. — Это не поможет. И… я не верю, что их застрелили.

Девочка всхлипывает и не отвечает.

— Пеэтер, спишь? — спрашивает Ааду.

— Нет, — слышится в темноте.

— О чем ты думаешь?

— «Думаешь»? О чем тут думать?! Хорошенькое место для раздумий.

— Все равно. Человек всегда думает. Я вот думаю о том, что когда-то читал. В книжках все казалось иначе. Например, «Молодая гвардия». Все там было ясно и просто, когда читал, думал: сам бы поступил точно так же. И если будут издеваться, или свяжут, или… плюнул бы им в лицо, зубами бы вцепился. И как умер бы — гордо! А теперь… — Ааду вздыхает и через некоторое время грустно добавляет: — Хочется спастись.

— И хныкать перед ними будешь? — допытывается Пеэтер.

— Не знаю… Нет, не стану… пожалуй…

— То-то и оно. А Урмасу сказал по дороге… Помнишь?

— Сердце болит поэтому, — отвечает Ааду. — Но ведь тогда я не знал, что все так просто.

— То-то и оно… — протяжно повторяет Пеэтер. — Но до тех пор, пока душа в теле, нельзя терять надежду. — Помолчав, продолжает: — Только бы ребятам повезло… было бы уже не так плохо. — И тут же замечает с иронией: — Тоже мне герой, заботится о товарищах, а сам в беде.

— Эх, черт побери все! — ругается Хиллар. — Но жалеть поздно. Надо…

— Надо что-то предпринять, так нельзя! — подхватывает Пеэтер, которого раздражают недомолвки. — Сами мы тоже дураки хорошие! Грызли веревку — аж все морды пораспухали. Можно было посмотреть, у кого самая толстая веревка, и развязать узел зубами. Сколько времени выиграли бы.

— Их, кажется, всего трое, а нас четверо, — рассуждает Ааду. — И они не все время втроем приходят… Если мы руки развяжем, а спрячем их за спиной, словно они у нас по-прежнему связаны… В полумраке этого не заметят. И если войдет, предположим, один, надо будет сразу напасть. Вырвать винтовку и… прикладом по башке, чтобы не пикнул.